Смех и грех. Сход-то о земле собрался, и дело без малого к кровопролитию клонится — граф Орлов-Давыдов своего отдавать не намерен, а крестьянам вынь да положь не сволочную столыпинскую, а ту самую вечная, чаемую мужицкую реформу — каждому по сто десятин, как писал классик. И точно так же, как он писал, такой реформы даже обожаемый гетман произвести не мог. Да и никакой черт тоже.
И в глубине души собравшиеся мужики это понимали, но надежда выдурить хоть две, хоть одну, хоть половину десятины… А я смотрел на это людское сборище и все лучше понимал большевиков: единоличник не может быть опорой государства без крупнотоварного производства. А уж как оно будет организовано — колхоз там или латифундия, агрокомплекс или сельхозколония — неважно. Сколько людей в Сибирь не переселяй, единоличник страну не прокормит. И уж тем более не прокормит позарез нужную стране большую индустрию.
Вот и решение сложилось — крупное производство. Графу выгода, крестьянам избавление от голода, мне снабжение заводов. Только захотят ли землепашцы?
— А что, православные, сколь вам земли на нос будет, а? — дождавшись, когда спорщики утомятся, вступил в дело я. — Ну, ежели все по-вашему выйдет?
Мужики заскребли в затылках и бородах.
— Сколько? — повернулся я к сопровождающему меня чиновнику управы.
— При разделении всех спорных земель… — зашуршал он бумагами, прижимая локтем к боку портфель.
— Да точно не нать, по простому скажи.
— Осьмая часть десятины на едока, господин Распутин.
— То ись на самую многодетную семью десятины полторы. И что, сильно поможет?
Накал малость спал, начались подсчеты. Загибали заскорузлые пальцы, шевелили губами, возводя очи горе, морщили лбы и по всему выходило, что не-а, не хватит. А я еще подбросил сомнений:
— А знаете ли, что на эти спорные земли еще и левашевские своими считают?
— Да кто они такие! — раздался единодушный вопль народный, поддержанный массовым засучиванием рукавов, а в задних рядах и выдергиванием кольев из забора.
— Ну то есть вы готовы таких же мужиков, точно так же вкалывающих от зари до зари, точно так же страдающих от недорода, за осьмушку десятины убить? — я насмешливо обвел взглядом бородачей. — Не будет вам счастья с той земли. Как ковырялись поодиночке, так поодиночке подыхать и будете.
— И будем! — мрачно возразил детина в полосатой рубахе.
— А скажи мне, мил человек, скольких ты детей схоронил, а? А ты? А ты?
Мужики опускали глаза и отворачивались — детская смертность адова, в каждой один-два ребенка до пяти лет не доживали, а уж если недород…
