— Александр Иванович, — я протянул фляжку Гучкову, — не желаете?
“Октябрист” не желал. Он не мог оторвать взгляда от трупов, уже накрытых шинелями, но всю площадь не накроешь и красный снег притягивал взгляды. Подошли Редигер и приехавший Зубатов. Мы стояли молча на морозе, передавали друг другу фляжку. Даже Гучков в итоге сдался, присоединился к нам.
— Мыслю так, — начал я. Кому-то же надо? — Владимира Александровича, во избежание, надо изолировать.
— С семьей, но под охраной, домашний арест, — включился Зубатов.
— Гвардейцев, кто был на площади — всех в Петропавловку, — предложил военный министр.
- Гвардию вообще после сегодняшнего раскассировать надо, — утер усы после глотка сам командующий гвардией. — Замешанных по дальним гарнизонам россыпью, полки на западную границу, на Кавказ и Туркестан.
— А кого в Питере оставить? — вскинулся Редигер.
— Линейные части, — мрачно ответил Петр Николаевич. — Гвардии веры нет, как ни печально это признавать.
— Надо для газетчиков сообщение сделать, — ввернул я. — дескать, попытка мятежа, но без имен и подробностей. Судить предлагаю закрытым военным судом и адью, медведей гонять, кого бурых, а кого и белых. Також без деталей для публики. Согласны?
Собравшиеся облегченно закивали. Даже Столыпин, который, оказывается, думал о медийном эффекте:
— Газеты до особого распоряжения под цензуру, во все издательства направить чиновников из Осведомительного бюро и Главного управление печати. Пусть вычитывают тираж каждого номера под личную ответственность.
— Слухи все одно пойдут, — осторожно произнес Зубатов
— Пущай — отмахнулся я, — против слухов надо всем заодно говорить одно и то же. Будем рассусоливать — растащут на клочки, так что надо прямо сейчас сесть и написать, чего говорить будем. Ну и прочие меры расписать тоже.
— Думаю, — нахмурился Петр Николаевич, — надо объявить город на особом положении, хотя бы на неделю, а лучше — до смены полков гарнизона. И установить комендантский час.
Военный министр, Корнилов скосили глаза на Столыпина. Дескать, выполнять или как? Повисло тяжелое молчание. Премьер тем временем уставился в снег, откручивая и закручивая обратно крышку фляжки.
Где-то вдалеке, за оцеплением завыл женский голос. Ну вот и родственники самоубийц пожаловали.
— Петр Аркадьевич, — тихо произнес я. — Пути назад нет. Ежели сейчас дать слабину, стопчут не только меня, но и вас.
— Так и есть, — глухо произнес Столыпин. — Мы нынче в одной лодке.
