Ганс, ворча проклятия по адресу ленивых чешских свиней, начал тут же потрошить поросенка.
Скоро халупа наполнилась ароматом жареной свинины.
Монах и Губерт, сидя рядом, погрузились к сладкую дремоту. Тим поднял голову и, искоса взглянув на дремлющих монаха и Губерта, тихонько кашлянул раз, другой. Катерина вздрогнула и повернула к нему голову. Тим слегка кивнул ей; она подошла поближе.
- Жена, если со мной что случится лихое, Штепанку как-нибудь сообщи, чтобы сюда ни ногой. Поняла?
Катерина утвердительно кивнула головой и продолжала стоять все так же безучастно и неподвижно.
Отец Горгоний внезапно открыл глаза:
- А... что? Сговариваетесь!.. Что ты ей сказал, бездельник?
Тим только пожал плечами:
- Что сказал? Что слышал, то и сказал.
- Ладно, завтра ты все нам расскажешь... Губерт, гони ее отсюда.
Губерт зевнул, потянулся, подошел к Катерине и ударом огромного кулака в ухо свалил ее на пол. Тим в ярости вскочил со скамейки и безуспешно старался освободить связанные руки. Тогда он одним ударом ноги в живот отшвырнул Губерта к стене. Солдаты выхватили короткие мечи - даги - и бросились на Тима.
- Не убивать! - заорал монах. - Он нам дохлый не нужен.
Приказ был строг, и саксонцы ограничились тем, что избили Тима. Весь в крови, Тим лежал на полу и тихо стонал.
- Убрать ее! - приказал монах, указывая на лежавшую без движения Катерину.
Солдаты выбросили Катерину во двор.
- Ut sementem feceris itu metes![1] - провозгласил нравоучительно монах.
- Отче, жаркое уже готово! Надо бы поискать у этих скотов вина или хоть пива, - раздался голос Ганса.
- Ищите - и обрящете, дети мои! - сладко проговорил монах.
Солдаты последовали указанию доминиканца и действительно нашли небольшой бочонок пива и изрядную Глиняную флягу вина.
Когда мясо в большой деревянной миске было поставлено на стол и перед каждым оказалась наполненная вином большая глиняная кружка, отец Горгоний наспех пробормотал молитву и схватил огромный кусок жареного поросенка.
Все жадно набросились на еду и питье. Вскоре все было кончено, и слуги святейшей инквизиции, покачиваясь, вышли из халупы, ведя за собой арестованного.
Тим едва передвигал ноги. Отец Горгоний, красный, с осоловелыми глазами, с трудом взобрался в седло и тронулся в путь.
Тима вывели на дорогу. Он глянул на неподвижно лежавшую посреди двора жену и только сжал зубы от бессильной ярости и щемящего горя.
- Где же правда? Господи! - шептал он. - И зачем я дал связать себе руки!..
