Лица не видно, и мне вдруг становится невыносимо любопытно.
Поднимаю длинную ветку с земли. Осторожно тычу его в плечо — чужак не шевелится, и в тяжёлых, дымных излучениях марева его сна я не чувствую никаких изменений.
Тихонько опускаюсь на колени.
Совёнок слетает с моего плеча, мягко опускается на нижнюю ветвь, цепляется острыми когтями в чёрную кору. Разевает клюв, издаёт низкое клокочущее шипение, из-за которого этих милых совушек с личиком сердечком и прозвали сипухами. Сердится, волнуется за меня друг. Говорю уверенным, спокойным шёпотом:
— Совёнок, в который раз уже прошу — хватит за меня трястись! Я прекрасно знаю, о чём ты сейчас думаешь. Вот хозяйка моя дурында, сейчас как влюбится, и пойдёт всё прахом.
«А что — нет, что ли?»
— Даже не подумаю. Я что, не знаю? Одни беды от этих любовей. Разве мало мне бабы деревенские плакались, пока их лечила? Кто на мужа-обидчика, кто на парня неверного… Нет уж. Мне такого счастья и даром не надо. Тем более с риском для жизни. Так что говорю последний раз — брось мне переживать! Заберу, подлечу, потом отпущу на все четыре стороны. Ещё и с глазами завязанными, чтоб дорогу не запомнил. Всего делов!
«А если не захочет? Ты откуда знаешь, чего он в нашем лесу ищет? Чего ему здесь надобно?»
— Не захочет — заставлю. Мы с тобой тоже не лыком шиты. Так, всё, хватит болтать! А то у него вон, сердце уже стало биться медленнее. Того и гляди помрёт. И не надо, не надо, я всё слышу! Кто сказал — «и хорошо бы, одной проблемой меньше»? Тебе не стыдно вообще?!
Нисколько не пристыженный, Совёнок всё же умолкает, а я берусь за дело.
Сердце бьётся, как заполошное, когда я осторожно тяну руку. Уговариваю себя, что бояться нечего — у него плотная куртка и броня, я в перчатках, и между нашими телами — несколько надёжных преград. И всё ж где-то глубоко внутри дрожит страх, что стоит мне коснуться его, случится что-то плохое. Ну, или как минимум небеса расколет громом и содрогнётся земля.
Касаюсь твёрдого плеча и на всякий случай задерживаю дыхание…
…Но ничего вообще не происходит.
С немалым трудом переворачиваю чужака на спину. Лицо его в грязи — в совсем уже плотных вечерних сумерках, да ещё в тени старого дуба, никак не рассмотреть черты. Почему-то ощущаю укол разочарования.
Глаза плотно закрыты, вижу только, что широкие тёмные брови дрогнули, нахмурились. На всякий случай не тороплюсь — готова в любой момент отскочить подальше, если очнётся. Но он по-прежнему не приходит в себя. А ещё, даже не касаясь, я чувствую, как его кожа излучает жар. В довершение всех бед — горячка! Вот не повезло бедолаге.
