От Темникова до монастыря не более трех верст, он даже хорошо виден с крутого берега реки Мокши, на котором стоял город, но время было весеннее, дороги состояли из сплошного моря грязи, и вести хор пешком регент отказался. Забегая вперед, заметим, что монахи надули все-таки регента, лошадей дали только на один конец, предоставив хористам возвращаться домой как им заблагорассудится – попросту идти пешком. А это было не очень приятно: обувь почти у всех рваная, а у таких ребят, как Борис, по существу ее не было совсем, так как ботинки или сапоги с оторванными и кое-как привязанными веревкой или проволокой подошвами, со множеством дыр на всяких других местах, при первых же шагах по весенней грязи промокли насквозь, и ребята фактически шли босиком. К счастью, для всех это опасное путешествие прошло более или менее благополучно, серьезно никто из хористов не заболел.
Правда, кое-кто, в том числе почти все мальчишки, от холода и боли в замерзших пальцах к концу дороги уже по-настоящему ревели. Таким зареванным явился домой и Борис. Он был мокр и грязен, и едва лишь появился в кухне, как Луша, увидевшая его, причитая и ругая на чем свет «длинноволосых халдеев», как она в порыве злости назвала монахов, не давших лошадей даже для маленьких ребят, принялась раздевать его, чистить и отмывать от грязи, а затем загнала на печь и укрыла большим тулупом, где перемаявшийся «певец» вскоре и заснул. Вечером, докладывая хозяйке, как при возвращении из монастыря вымок и выпачкался Боря и что он сейчас спит и отогревается на печке в кухне, Луша рассказала и о плачевном положении его обуви.
Янина Владимировна, погоревав о том, как быстро мальчишка износил сапоги, «ведь в начале осени их только сшили», решила запретить ему участвовать в таких поездках и до тех пор, пока удастся сшить ему что-нибудь новое, разрешить пользоваться старыми Юриными ботинками, которые тому стали уже малы.
Пока решался вопрос с Борисовой обувью, тот сладко спал на теплой печке, с головой укрывшись тулупом, и, вероятно, видел во сне весь этот интересный день. Иначе чем же можно объяснить, что день этот запомнился ему на всю жизнь.
Соборный хор приехал в монастырь поздно вечером, его поместили в большом зале монастырской гостиницы. Монахи натаскали туда душистого сена, уложили его широким и высоким валом вдоль стен, накрыли холщовыми половиками. Так приготовили постель для хористов. Посередине поставили длинный стол, вокруг него широкие лавки. На столе стоял пятиведерный самовар, и к моменту приезда хористов из него шел густой пар, а сам он недовольно пофыркивал.
