Всю домашнюю работу Борис выполнял наравне с Юрой и справлялся с ней не хуже последнего. Оба старших Стасевича относились к нему как к своему собственному ребенку: также его наказывали, также ласкали. Кстати сказать, особенными ласками, как это было принято в семье бабуси, взрослые члены семьи у Стасевичей детей не баловали. Вместе с тем определенные для каждого из ребят обязанности спрашивали довольно строго. И Боре, в общем-то, большому разгильдяю и лентяю, пришлось основательно перестраиваться. И по всей вероятности, то, что Стасевичи для него все-таки были не родными, сослужило ему в этом неплохую службу. Хотелось ему перед ними, и в особенности перед Иосифом Альфонсовичем, не ударить в грязь лицом; хотелось ни в чем не отставать от Юры, вот он и тянулся, стараясь выполнять поручаемую ему работу как можно лучше и быстрее. От этого выигрывали обе стороны.
Само собой разумеется, с Борей, как и со всеми остальными членами семьи, Стасевичи разговаривали по-польски, и этим он отличался от всех остальных русских (работников и прислуги), живших в доме.
Гости, появлявшиеся время от времени у Стасевичей, приезжавшие откуда-нибудь издалека, считали, что в их семье три ребенка, два сына и одна дочь; и хозяева не всегда их в этом разубеждали.
Прошло полгода со смерти Марии Александровны Пигуты, а ее внук настолько акклиматизировался в семье Стасевичей, что ему, да и им также представлялось, что он живет у них много лет, что по-другому никогда не было, да и быть, кажется, не может. Свою ближайшую родственницу, тётю Лёлю, Боря не встречал: к Стасевичам она не ходила, а навещать её у него никакого желания не было. Переписка с дядей Митей у него заглохла; кажется, после своего первого и, пожалуй, единственного письма, написанного летом, за все время пребывания у Стасевичей он ему так больше и не написал. Да и от него ни одного письма не получил.
Новый учебный год начался первого октября 1919 года. Боря пошел в пятый класс своей «Саровской», как ее многие продолжали называть, школы, Юра в бывшую старую мужскую гимназию – во второй класс второй ступени. Занятия в школах хотя и начались почти вовремя, по своему содержанию оставляли желать много лучшего. Особенно неудовлетворительно они были поставлены в третьей советской школе первой ступени, где учился Алёшкин. После смерти Пигуты заведующего подобрать не могли, а временные заместители менялись чуть ли не по два в месяц. Это влияло на дисциплину и разлагало и учеников, и учителей, отражалось на качестве учебы также и полное отсутствие твердых программ. Многим учителям для своих предметов приходилось программы придумывать самим. Некоторые из учителей наименее добросовестные не имели вообще никаких программ и планов и, приходя в класс, иногда даже не представляли себе, что они на этом уроке будут делать. Ученики это замечали, и поэтому на этих уроках в классах творилось нечто невообразимое.
