Конечно, и раздача муки не проходила спокойно. В собравшейся очереди, а чаще толпе, голодных женщин возникали ссоры и скандалы, некоторые обрушивались бранью и на Алешкину, привезшую муку. Ведь с каждым разом количество выдаваемой муки уменьшали, а, следовательно, приходилось снижать и норму выдачи. Иногда бывало и так, что после раздачи муки для себя у Екатерины Петровны не оставалось и половины нормы.
Директор завода, так же, как и остальные ответственные работники, от этой работы совершенно устранился, взвалив ее целиком, как и всю ответственность за нее, на плечи этой молодой женщины.
И не будь Катя с раннего детства приучена к тяжелому крестьянскому труду, вряд ли она смогла бы выдержать такую непосильную нагрузку. Изредка ей помогали председатель месткома и завскладом Прянина. У последней работа резко сократилась. Ее склад фактически пустовал.
Как в этот период жили ее дети, Катя почти не знала.
Она видела их урывками, иногда по одному-два часа в сутки и еще, когда они спали. Встав утром, часов в 5–6, она наготавливала им какой-нибудь еды, чаще всего картошки, мамалыги, приносила немного молока, которое удавалось купить на маленьком базарчике, и оставляла их на весь день одних.
Ребятишки сами отправлялись в детсад и в школу, а по возвращении, под руководством Элы, играли дома или во дворе.
Весной 1942 года у Кати была большая радость. Впервые через несколько месяцев она получила письмо от Бориса. Тот сообщал, что он теперь на новом фронте (правда, не указал, на каком), что питается нормально и чувствует себя хорошо. Из содержания письма, хотя и весьма туманного, Катя поняла, что ее Борька выбрался из кольца Ленинградской блокады и сейчас уже не находится под угрозой голодной смерти.
До сих пор ко всем трудностям, испытываемым ею, у неё на сердце была постоянная тяжесть и тревога за него. Ведь от продолжавших прибывать ленинградцев она узнавала чудовищные вести о голоде, о множестве смертей находившихся в блокаде людей, и невольно думала, что и Борис подвергается этим мукам. В сравнении с тем, что описывали ленинградцы, ей казалось, что здешние люди живут еще хорошо. Поэтому она очень обрадовалась как письму мужа, так и тому, что эта страшная ленинградская зима его пощадила.
Катя как-то не думала о том, что Борис продолжал находиться в действующей армии, что его жизнь ежедневно, ежеминутно подвергалась опасности, что его могли убить или ранить осколки артиллерийского снаряда или авиабомбы. Ей казалось, что от этого медики, врачи могут уберечься, и раз Борис выдержал страшный Ленинградский голод, то уж никакой артобстрел или бомбежки ему не страшны.
