Не выдержав, Ехиэль отворачивался от Когана, смотрел на Мишины синяки, на Шлойме, который опять с улыбкой протягивал ему раскрытую книжку псалмов, и, пробормотав, глядя в стол, послеобеденную молитву, выбегал на улицу и пытался вспомнить: как вел себя Ребе с лжемессиями? Один случай вспомнился-таки. Огромная столовая, приемный зал каменской ешивы, бывший спортивный зал школы механизаторов. Приезжавшие на прием к Ребе министры и супербизнесмены, войдя в зал, задирали головы и боязливо смотрели на баскетбольные кольца — не заставят ли их играть. Потом взгляды их опускались на блестящие полиэтиленовой клеенкой столы, на бутылки с подсолнечным маслом, одноразовые тарелки и полупрозрачные вилки. Министры и бизнесмены рассаживались. Их телохранители садились на края скамеек вполоборота, туго вращая бритыми головами. Ребе вставал. Вставали хасиды, министры, бизнесмены и телохранители. Ребе запевал, хасиды подхватывали, телохранители стояли, поводя глазами из стороны в сторону, а министры и бизнесмены хмурились, потому что подпеть не умели, а главное — не понимали, куда все так пристально, с ожиданием смотрят. Внезапно песня прерывалась, слышалось дребезжание. Ребе, хасиды, а за ними министры и телохранители начинали ритмично аплодировать. Когда из коридора появлялась колчеколесая кухонная тележка, на неподвижных, не по годам тяжелых физиях телохранителей появлялись и застревали подобия улыбок. Дребезжание покрывало аплодисменты. Один ешиботник толкал тележку, другой тянул ее на себя, третий поддерживал за ручку стоявший на ней котел. За тележкой шел маленький седой человек в костюме и белых нарукавниках, с поварешкой в руке. Это был реб Арье Фоерштейн, уже сорок лет раздававший на приемах Ребе картошку, так что имя его забылось, все звали его просто Дер Картофелер. Хасиды, министры, бизнесмены, телохранители и прочий народ с одноразовыми тарелками в руках становились в очередь к кастрюле. Кому доставался один корнеплод, кому два, редко кому — три. Отнеся тарелки на места, все с пластиковыми стаканчиками становились в очередь за водкой. Водку наливал сам Ребе. Он не благословлял напиток, как Любавический Ребе, а просто, наливая, говорил каждому несколько слов. Ехиэль часто стаивал рядом с Ребе и никогда не мог понять, откуда тот знает всех этих людей, например банкира Абрамса. Впрочем, даже личные секретари Ребе, наблюдавшие за его действиями много лет, не понимали, почему он ведет себя так, а не иначе. Почему он, налив Абрамсу стаканчик водки, в середине разговора с ним прервал фразу и вышел из столовой на заднее, служебное крыльцо, откуда вернулся с каким-то сумасшедшим в грязном белом халате, почему он так почтительно слушал сумасшедшего, говорившего одно и то же: «Я Машиах. Ты веришь мне? Я самый лучший Машиах», почему посадил Машиаха за свой стол, велел Картофелеру положить ему целых четыре картошки и после обеда всунул ему в карман конверт с деньгами?
