– Мне что, нужно просить тебя дважды?
Я произнес эти слова, касаясь ее губ своими, одновременно наблюдая, как расширяются от страха ее зрачки.
Она сделала усилие, чтобы произнести одно-единственное слово:
– Нет.
Мой член едва не выскочил из ширинки. Победа! С каждым разом она давалась мне все труднее, но от этого становилась лишь слаще.
– Хорошая девочка…
Я прижался к ней губами и слегка поцеловал. Это был подарок за послушание.
Она села за стол напротив меня и молча принялась есть. Волосы она закинула на одно плечо, отчего обнажилась ее тонкая шея, которую мне так хотелось укусить. Кожа ее была безукоризненна – пропали даже шрамы, что оставил после своих забав Боунс. На этой гладкой коже очень хотелось оставить свою метку, чтобы каждый мужчина знал, кто здесь был.
Она сидела, опустив голову; разговор не клеился. Она явно страдала из-за своей уступки, из-за проигрыша. Мы шли с нею, как говорится, ноздря в ноздрю, но победа все же досталась мне. Я пришел к ней, одержал верх и заставил прийти против ее воли.
Среди блюд и закусок на столе стояла также и чаша с пуговицами. Я ждал, когда же она поинтересуется, что это за вещь, так дисгармонирующая со всей остальной обстановкой моего дома. А ведь этим утром она была не в пример любопытнее.
– Я хочу дать тебе свободу.
Я закончил обедать и принялся за вино, которое моя винодельня делала из моего же винограда. Ничье сырье во всей Италии не могло сравниться с моим виноградом, при том что моя компания была совсем небольшая.
Услыхав мои слова, она подняла взгляд от тарелки. Вилка выпала из ее руки, лязгнув о фарфор. Вероятно, моя фраза прозвучала настолько ошеломляюще, что она переспросила:
– Что ты сказал?
– Я хочу дать тебе свободу, – повторил я слово в слово.
Она схватилась за грудь.
– Свободу? Ты отпустишь меня домой? – спросила она дрогнувшим голосом.
Именно голос выдал истинное ее желание. Она жаждала свободы сильнее всего на свете. Больше, чем еды и воды. Больше, чем доброе здравие.
– Я отпущу тебя. А вот что ты будешь делать со своей свободой, это на твое усмотрение.
Ее дыхание оборвалось, а глаза наполнились слезами.
– Благодарю! О, благодарю тебя! Я же говорила, что ты добрый! Я же знала…
– Я еще не закончил говорить.
Для меня не было более тяжкого оскорбления, чем назвать меня добрым. Я прекрасно знал, кем являюсь, и доброта не входила в число моих достоинств. Это слово раздражало меня, словно кто-то водил железом по стеклу.
Она немедленно замолчала, а слезы стали неподвижно в ее глазах.
