Оконная рама в дальнем конце помещения заросла мхом, и свет плохо проникал внутрь, потому что снаружи выросло терновое дерево. Отец годами собирался спилить его, чтобы стало светлее, но до этого так и не дошло, и я знал почему. Дерево напоминало ему, как и мне, о Маме. Вот одно из немногих навсегда врезавшихся в память воспоминаний того далекого времени: она стоит на заляпанной краской стремянке и тянется к веткам дерева, чтобы собрать мелкие сливы, и пятки у нее поднялись над шлепанцами.
Отец сидел на низкой скамеечке под связками подвешенных к потолку безжизненных тушек кроликов с остекленевшими глазами, а рядом стояла жестяная коробка из-под печенья со щетками и гуталином. Одну руку он засунул в ботинок Старика и счищал складным ножом присохшую к подметке грязь. При этом он надрывно кашлял.
– Отец, давай, может, я это сделаю? – предложил я. – А ты пока пойди переоденься.
Он на секунду замер, поднял на меня глаза и тут жеснова сосредоточился на своем занятии. Предлагать, в общем-то, не имело смысла. Ботинки отца всегда чистит сын.
Ботинки стояли в ряд на полке над банками с краской. В них ходили отцы, и отцы отцов, а за теми их отцы и так до старого Артура Пентекоста, пастуха в Эндландс в те времена, когда Эштоны еще собирали с нас оброк. Колоссальных размеров ботинки его были подбиты сапожными гвоздями, мысы твердые, как кость. Шнурки давно сгнили, и только обрывок торчал в нижних застежках, хрупкий, как сушеный червяк.
На двух других фермах есть такие же полки со старыми ботинками. Не должно быть забыто то, что сохранено, и новые поколения, пришедшие на смену старым, должны помнить, сколько труда было затрачено, чтобы сохранить фермы. Для них. Для нас.
– А кто чистил мамины? – спросил я, увидев рядом с другими ее потертые на мысах ботинки.
– Ты чистил, – ответил Отец. – Просидел тут много часов. Я не мог заставить тебя идти в кровать, и Старик нашел здесь тебя спящим на полу.
– Не помню, – отозвался я.
Как мало воспоминаний осталось с того времени. Пробковые каблуки маминых туфель. А вот варенье течет по клеенке на кухонном столе. А вот мы с ней на лугу наблюдаем за чибисами.
– Он бы примирился, в смысле, Старик, – сказал Отец, втирая гуталин в сапог. – Я говорю о тебе и твоей красавице.
– А ты?
– Конечно, Джон, – ответил он.
– Тогда в чем дело?
– Ни в чем.
– Ладно, – сказал я. – Я же вижу. Если это из-за Грейс, то мы ей ничего не говорили, ты же знаешь.
– Мне все равно, – сказал он.
