грусти; оно есть ее признак. Назвать это поведение воздействием грусти также было бы небезупречным. – Когда человек так говорит о себе (что он грустит), он не укажет в качестве причины грусти свое грустное лицо и тому подобное. Но как быть с этим: «Опыт научил меня, что я становлюсь грустным, стоит мне лишь загрустить, и т. д.»? Это могло бы означать двоякое. Во-первых: «Стоит мне, скажем, потакая легкой склонности, позволить себе так-то держаться и так-то вести себя, как я оказываюсь в таком положении, что должен и впредь так себя вести». Ведь может быть так, что зубная боль усиливается от стонов. – Во-вторых, такое предложение, однако, могло бы содержать спекуляцию о причине человеческой грусти, согласно которой тот, кто был бы в силах каким-либо образом вызывать определенные телесные состояния, мог бы заставлять людей становиться печальными. Но здесь трудность состоит в том, что человека, который всегда, в любых обстоятельствах,
выглядел бы и
вел себя грустно, мы не станем называть грустным. Конечно, если такого человека мы обучим фразе «Я грущу», и он постоянно, с выражением тоски, будет произносить ее, то эти слова – как, впрочем, и остальные знаки – утратят свой нормальный смысл.
527. Разве это не так, как если бы хотели представить себе выражение лица, которое не было бы способно на постепенные, трудноуловимые перемены, но имело бы, скажем, пять фиксированных положений; при перемене одно положение переходило бы в другое рывком. Была бы тогда, например, эта застывшая улыбка действительно улыбкой? А почему нет? – Мы называем «улыбкой» гримасу в обыденной игре гримас. – Возможно, я не смог бы отнестись к ней так же, как к улыбке. Например, она не вызвала бы улыбку у меня самого. Хочется сказать: «Ничего удивительного. У нас это понятие существует в этих обстоятельствах».
528. Вспомогательная конструкция. Племя, которое мы хотим поработить. Правительство и наука уверяют, что у людей этого племени нет души; так что их можно использовать для любых целей. Естественно, мы все равно интересуемся их языком; ведь мы хотим, например, отдавать им приказания и получать отчет об их выполнении. Мы также хотим знать, о чем они говорят между собой, так как это связано с их поведением в иных ситуациях. Но мы также должны поинтересоваться тем, что у них соответствует нашим ‘психологическим проявлениям’; ибо мы хотим, чтобы они были способны выполнять работу; поэтому для нас важно, каким образом они проявляют боль, недомогание, депрессию, жизнерадостность и т. д. и т. п. И вот, мы обнаружили, что этих людей можно успешно использовать в качестве объектов физиологических и психологических экспериментов, поскольку их реакции – включая речевые реакции – во всем подобны реакциям одушевленных людей. Обнаружилось также, что с помощью метода, весьма близкого нашему ‘обучению’, этим существам можно привить наш язык, вместо их собственного.
