Zettel | страница 74
447. Смятение в философии происходит от того, что мы неверно рассматриваем, неверно видим саму философию, а именно словно разрезанную на (бесконечной длины) продольные ленты, а не на (ограниченные) поперечные полоски. Такая искаженность восприятия создает огромные трудности. То есть мы словно бы стремимся постичь безграничную ленту и жалуемся, что это невозможно сделать постепенно, фрагмент за фрагментом. Конечно, нельзя, если понимать под фрагментом бесконечную продольную ленту. Но, пожалуй, можно, если под ним понимать поперечную полоску. – Но ведь тогда в нашей работе мы снова не доберемся до самого конца! – Конечно, нет. Ибо у нее нет конца.
(Вместо буйного вихря догадок и толкований мы стремимся к спокойному обсуждению языковых фактов.)
448. А разве не говорят о предложении «Идет дождь», что оно сообщает: дела обстоят так-то и так-то? Каково же повседневное употребление этого выражения в обыденном языке? Ведь ты научился ему именно благодаря такому употреблению. Если же ты теперь используешь его иначе, чем его первоначальное употребление, и думаешь при этом, что все еще играешь с ним в прежнюю игру, то это выглядит так, словно ты играешь в шашки шахматными фигурами и воображаешь при этом, что игра еще сохранила что-то от духа шахмат.
449. Расширение понятия в некоторой теории (например, понятия ‘сновидение, в котором исполняются желания’).
450. Кто философствует, тот часто сопровождает речевые обороты фальшивыми, неуместными жестами.
451. (Кто-то произносит банальность, – с фальшивым жестом.)
452. Как получается, что философия оказывается столь сложным сооружением? Она ведь должна быть совершенно простой, если она – то последнее, независимое от какого-либо опыта, за что ты ее выдаешь. – Философия распутывает узлы в нашем мышлении: оттого ее результат должен быть прост, но философствование так же сложно, как и узлы, которые оно развязывает.