И если у кремлевской болтологии и была цель, то лишь одна: показать, что стремление к «свободе» — это похмелье после холодной войны и ведет не к миру и процветанию, а к войнам и разрушениям (это сообщение прежде всего было адресовано жителям России, чтобы те не слишком прельщались этой идеей). Для того чтобы этот постулат обрел плоть, было необходимо, чтобы в Украину никогда не пришел мир. Страна должна была истечь кровью.
Когда украинские военные атаковали укрепления сепаратистов, Кремль посылал против них свои танки. Подавив противника, танки отступали, а Кремль заявлял, что их там никогда не было. В течение следующих лет — собственно, параллельно созданию этой книги — конфликт то затухал, то разгорался вновь. Он не перерастал в полноценную войну, но и не завершался. Города на Донбассе переходили из рук в руки. Стороны обменивались артиллерийскими залпами. Российская армия начала масштабные маневры на границе с Украиной, и по всей стране прокатилась волна паники. У вооруженного конфликта были и непредвиденные последствия. В июле 2014 года российский высокотехнологичный зенитный комплекс сбил пассажирский самолет «Малайзийских авиалиний» с голландскими туристами на борту, летевший над территорией, которую контролировали сторонники Кремля. Погибло 298 человек, а
информационная операция перешла все грани разумного: утверждалось, что лайнер был сбит украинцами, принявшими его за личный самолет Путина; что катастрофа была инсценирована и в самолет заранее погрузили мертвые тела, что самолет был сбит украинским истребителями (13)…
Верховный главнокомандующий НАТО назвал российскую кампанию по захвату Крыма «самым удивительным блицкригом информационной войны» в истории. Но именно обычные украинцы, брошенные своими никудышными правителями, делали все для того, чтобы этот блицкриг не распространился на всю остальную страну (14).
«Хуже всего, что мне снова пришлось взять в руки оружие», — рассказывал мне Бабар Алиев жарким летом 2015 года в северодонецком кафе. Я с трудом слышал его сквозь звуки техно-музыки, сопровождавшейся пронзительным женским вокалом. «Десять лет назад я дал себе обещание не брать в руки оружие. Но я очень пожалел об этом, когда пришли сепаратисты. В следующий раз я буду готов».
Северодонецк находится на восточной Украине, всего в нескольких километрах от границы с Россией, где в 2014 году группировались российские войска, что многие сочли подготовкой к вторжению. По интернет-порталам Северодонецка тогда прошли слухи о том, что «Правый сектор» собирается демонтировать статую Ленина, символ пророс-сийских сторонников. На защиту памятника собрались группы местных жителей: русские казаки, любители лазертага, члены борцовских и книжных клубов. Слухи оказались ложными — кто-то просто пытался раскачать пророссийские силы. Это было совсем несложно. Северодонецк не испытывает особой исторической лояльности по отношению к украинскому государству. Его построили в 1950-е годы, и он представлял собой идеальную модель из белоснежных советских модернистских домов-коробок, выстроенных вокруг 16 научных вузов и четырех химических заводов. Как и многие города на востоке страны, он наполнялся жителями, приезжавшими со всего СССР. После Второй мировой войны был одним из немногих городов, где можно было поселиться без документов — это был хитрый бюрократический трюк, чтобы привлечь преступников и бродяг к работе в тяжелой промышленности. После распада Советского Союза город пришел в упадок: заводы обветшали, некогда аккуратные жилые дома облезли и покрылись трещинами, а глубокие ямы на дорогах приходилось объезжать по причудливым траекториям. Писатель Оуэн Мэтьюс (или Мэтьюз) как-то сравнил некоторые районы бывшего Советского Союза с экспериментальной лабораторией, которую оставили ученые и где теперь брошенным подопытным крысам остается лишь гнить и пожирать друг друга. Это описание более чем уместно для Северодонецка, где симметрия уживается с ветхостью. Многим его жителям Россия кажется лучшей альтернативой.
