«Только посмотрите, как они расширяют поле боя, — говорит Срджа, положив трубку, — они копируют сообщения друг друга, хотя их нельзя назвать союзниками, и атакуют с разных сторон. Такое ощущение, что они учатся у меня. И знаете, что самое смешное? Мы никогда не работали ни в России, ни в Турции».
Однако Срджа работал в большинстве других стран. Когда вы читаете эти строки, Срджа может быть в Азии или в Латинской Америке, в Восточной Европе или на Ближнем Востоке. В конференц-зале неприметной сетевой гостиницы за столами, расставленными полукругом, словно прилежные ученики, сидят мужчины и женщины всех возрастов: юристы- правозащитники, учителя, студенты, мелкие бизнесмены. Перед ними стоит Срджа, стройный, одетый в толстовку по студенческой моде 1990-х — хотя ему уже за сорок. Он то садится, то снова встает, будто пытаясь физически раскачать настроение в аудитории. Срджа говорит на немного американизированном английском, а его глубокое и четкое славянское «р» придает особую силу каждому слову, даже незначительному. Собравшимся уже кажется, что этот парень — их близкий друг и вместе они смогут изменить ход истории. Слушатели тщательно записывают его слова, а когда Срджа шутит, разражаются громким смехом.
Срджа часто начинает свои семинары с чего-то на первый взгляд легкомысленного вроде лафтивизма [I] — использования юмора в революционных кампаниях. В качестве примера он рассказывает, как в 1980-х польские антикоммунисты выходили на улицы, везя тачки, груженные телевизорами. Они делали это во время выпусков теленовостей, выражая тем самым свое неприятие государственных СМИ.
Лафтивизм, по мнению Срджи, выполняет двойную функцию. Прежде всего психологическую: смех лишает авторитарного лидера ауры неприкосновенности. Кроме того, он ставит режим перед дилеммой: если вооруженные представители спецслужб начнут арестовывать активистов за шутки, части населения это может не понравиться. Своим ученикам
Срджа говорит, что активисты вообще должны стремиться быть арестованными за что-то смешное. На его семинарах быстро понимаешь: протесты могут быть «ненасильственными», но это не значит, что они для слабаков. Его вера в ненасильственный подход основана не столько на пацифизме, сколько на расчете. Когда дело касается физической силы, у режимов есть преимущество, но справиться с большими мирными толпами на улицах они не могут.
Срджа рассказывает об архетипическом протестном движении, которое возглавлял сам (2). Притушив свет в зале, он показывает на экране видео, снятые между серединой 1990-х и 2000 годом, когда он руководил студенческой группой «Отпор!». Они пытались свергнуть югославского диктатора Слободана Милошевича, который втянул страну в три войны со своими соседями и спонсировал главарей вооруженных формирований, строивших концентрационные лагеря и убивавших мусульман. СМИ Милошевича пропагандировали идею мира, где Сербия, с одной стороны, выполняла 700-летнюю миссию по спасению Европы, а с другой — выступала жертвой империалистического Запада. Параллельно с этим бандиты-«патриоты» избивали оп-позициоиеров-«предателей» в темных переулках Белграда и тусовались под местный гибрид фолка и нечеловечески жизнерадостного техно.
