Осада усилилась в апреле 2016 года (18). Были прекращены все поставки в восточный Алеппо. Бочковые и кассетные бомбы падали на пекарни, рынки и школы. За 2016 год на город было сброшено свыше 4 ооо бочковых бомб (19). «Белым каскам» приходилось работать без устали. Как-то утром они вытащили человека из развалин дома и отправили в больницу Аль- Байян; когда рядом с больницей упала бомба, всех пациентов эвакуировали, а этого мужчину отправили в пригород, который подвергся новой бомбардировке тем же вечером. Спасать его приехали те же люди, что вытащили его из завалов с утра. Он начал кричать, чтобы они убирались прочь, потому что приносят ему несчастье. Во время первой утренней бомбардировки он потерял жену и ребенка.
Летом 2016 года, когда начался чемпионат Европы по футболу, Халед был слишком занят, чтобы обращать внимание на успехи Озила. Чтобы сломить волю к сопротивлению, больницы подвергались постоянным обстрелам; врачам приходилось делать операции под землей в полутьме. Десятки тысяч людей бежали из города (20).
Все чаще люди принимались обреченно вздыхать при виде камеры Халеда: какой прок был от всех этих съемок? Мэри Ана Макглэссон, американская медсестра, сидела в «Старбаксе». Она руководила гуманитарной программой медицинской помощи для Сирии и жила в турецком Газиан-тепе, приграничном городе с миллионным населением, где нашли приют еще 500 ооо сирийских беженцев. Сначала Мэри работала в Relief International, затем во «Врачах без границ». Последние пять лет она координировала строительство больниц, которые затем вновь бомбили. Только что ей удалось доставить в Алеппо медикаменты, которых должно было хватить на шесть месяцев, но, когда летом 2016 года осада города ужесточилась, стало понятно, что этого недостаточно. Сидя в «Старбаксе», она получала сообщения от врачей из Алеппо: «Бомбардировки начались снова… мы оперируем в подвале… у нас вырубился генератор. Мы оперируем при свете мобильных телефонов».
Ее работа как гуманитарного сотрудника предполагала нейтралитет. Она должна была строить больницы, организовывать снабжение и сообщать о жертвах и военных преступлениях. Мэри Ана верила в силу системы международных норм, идеалов и учреждений, которые она снабжала необходимыми свидетельствами.
После 2015 года, когда Россия начала свои бомбардировки, Мэри Ана и десятки гуманитарных организаций составляли отчет за отчетом, демонстрировавшие, что атаки военных были нацелены не на области, захваченные ИГИЛ (как заявляли российские власти), а на сам Алеппо. Она все еще верила, что веские свидетельства что-то да значат. Она писала письма конгрессменам США и представителям в ООН. Она уже давно перестала верить в невозможность наземного вторжения, даже в безопасную зону — это потеряло смысл после того, как русские войска начали бомбардировки, — но могли же быть какие-то санкции, призывы или последняя попытка переговоров… Или, что важнее, миллионы на улицах, протесты… Где все это? Она знала, что политики будут реагировать, только если увидят, что люди ими разочарованы. Неужели никому не было дела, что режим травит газом собственных граждан? Неужели в ответ люди лишь пожмут плечами?
