Я же боялась только одного: кто‑нибудь догадается, чья Ири дочь. И ведь это было так легко понять! От меня она взяла только смоляной цвет волос, но все остальное… У нее была белая кожа, не сгоравшая на солнце, но лишь едва золотившаяся от загара, тонкие черты лица, легкая кость, гибкая фигурка — ничего общего с моей крестьянской основательностью, — но при этом немалая сила. И глаза… Создатель, эти глаза! Помню, поначалу я не могла в них смотреть. Потом привыкла — это была Ири, не Ирранкэ, и в ее глазах я видела не море, а грозовое небо, и отблески солнца в лесном озере, и блеск росы на весенней траве…
Она пахла первым снегом. И ландышем.
Алии в наших краях не появлялись. И никто не приезжал за ключом, который я с той самой ночи носила на шее не снимая.
«А ты был бы рад, наверно, узнав, что у тебя есть дочь, — подумала я, расчесывая на ночь волосы. — Это же намного больше, чем просто воспоминание! Да что там, как можно сравнивать подобное?»
— Мама, ты что, плачешь? — окликнула Ири. — Что случилось? Тебя кто‑то обидел?
— Нет, — покачала я головой, а она забралась ко мне на колени. — Правда, звездочка, все в порядке. Так… вспомнилось кое‑что.
— Ты о бабушке думала? — поразмыслив, спросила Ири: я сидела перед зеркалом, о котором ей уже рассказывала, отсюда, наверно, и взялся ее вывод. — То есть твоей бабушке?
Я молча покачала головой. Почему‑то дочери я лгать не могла.
— О твоем отце.
— Ты о нем никогда ничего не говоришь, — сказала Ири и заглянула мне в лицо. — Он тебя обидел?
— Да что ты!
— А где он тогда?
— Умер, — ответила я и сжала губы, потому что не хотела в это верить. — Он умер, звездочка. Ты очень на него похожа.
И это было правдой: теперь, когда Ири исполнилось восемь, стало ясно, что она — одно лицо с Ирранкэ. Те же высокие скулы, прихотливо изогнутые брови, и тонкий нос с едва заметной горбинкой, и твердая линия рта. Только у него губы были по‑мужски узкими, а у Ири — красиво очерченными, алыми, как кровь на снегу… Начнешь разглядывать все по отдельности: вроде бы и ничего особенного и писаной красавицей не назовешь. А потом взглянешь — и оторваться невозможно! А глаза… Ох уж эти глаза!
— Так часто говорят, если мужчина взял и ушел, — вдруг сказала она. — Я слышала от служанок. И от нашей бабушки. А на самом деле вовсе он не умер, а просто у него еще жена есть и другие дети!
— Твой отец не был женат, — ответила я, хотя не знала наверняка. — И он знал, что уходит умирать. Останься он в живых, вернулся бы, это уж точно.
