Как-то в американской печати была опубликована заметка, которая рассказывала о невероятной истории, произошедшей в молодой американской семье. Жена, уставшая от измен мужа, наконец не выдержала и когда тот в очередной раз поздно ночью вернулся домой и лег в ее постель, встала, взяла нож и отрезала ему член. Естественно, она находилась в состоянии аффекта, а сообразив, что, собственно, наделала, перепугалась и побежала к подруге-соседке, которой все тут же рассказала. Подруга усадила ее в свою машину и направилась прямо в полицейский участок. По дороге наша героиня обнаружила, что отрезанный член супруга все еще зажат в ее кулаке (чем не статуя Свободы?). В омерзении она открыла окно и выбросила его. Приехав в участок, женщины поведали драматическую историю. Первое, что спросили полицейские — где выбросила женщина член своего супруга, и услышав примерный адрес, срочно выехали туда. К счастью, они быстро обнаружили его в траве, и к еще большей удаче для несчастного супруга, рядом находился ночной супермаркет «Seven-eleven». Вбежав в магазин, полицейские отыскали кадку со льдом, в которой хранятся свежезамороженные продукты и положили туда свою находку. Это и решило, видимо, счастливый исход этой трагикомичной ситуации — член в конце концов не пострадал, его смогли пришить, и неверный супруг снова приобрел свое мужское достоинство. (Надо заметить, что такому исходу способствовал также и тот факт, что, будучи по профессии маникюршей, жена пострадавшего сумела сделать аккуратный надрез!) Более того, пострадавший супруг стал чем-то вроде национального героя — его затаскали по теле- и радиоэфирам, выпустили майки с его портретом, даже назвали в его честь движение мужчин, притесняемых своими женами, — одним словом, его жизнь потекла по иному руслу.
Я пересказала эту историю на Высших режиссерских курсах, на лекции Александра Наумовича Митты. Он заговорил тогда об Америке и ее нравах, и чем она отличается от нас или что-то в этом роде. Я вдруг встрепенулась и продолжила его тему этим вот рассказом. В аудитории тогда сидело человек сорок — весь курс. Им было в среднем лет по 25. Когда я закончила свой рассказ и хихикнула, никто меня не поддержал. Наступила гробовая тишина. Я только тогда поняла, что об этом нельзя говорить даже среди такой, довольно молодой, аудитории.
Между тем, пока я набиваю эти строки на компьютере, мне позвонила знакомая американка по имени Мишель. В течение последних недель она предлагала встретиться, чтобы передать мне книгу, модную сейчас на Западе. Ее название звучит довольно вызывающе: «Монологи влагалища», автор — женщина. (Парфенов в своей передаче «Намедни» тоже упомянул скандальную книгу, назвав ее «Монологами вагины», — выкрутился.) Но так как мы обе были заняты и встреча откладывалась, то Мишель продолжала посылать мне короткие записочки по электронной почте с призывами непременно ознакомиться с «Монологами влагалища», а затем непременно сыграть их на московской сцене. «Я считаю, Лена, что именно ты должна и можешь это сделать». Наконец мы встретились. Мишель, которую я не видела месяцев шесть, показалась мне постаревшей и впервые такой печальной. Ее подкрашенные волосы напоминали о седине, и мне было неловко спросить ее, зачем она красит их в такой неудачный цвет. Может, хочет привыкнуть к мысли о том, что скоро станет седой? Я знала ее очень много лет, но общалась редко, иногда раз в три года. Однако она случайно сыграла очень важную роль в моей жизни, познакомив меня с моим будущим мужем, тоже американцем. Я же, в свою очередь, представила ее своему знакомому музыканту; и она вскоре с ним расписалась. Потом и ее, и мой брак расстроились. Теперь мы обе были незамужними бездетными женщинами и находились в том самом щепетильном женском возрасте, который символизирует очень определенный жизненный рубеж. И вполне естественно, наш разговор вскоре соскользнул на тему неудавшейся семейной жизни, и в частности, не рожденных ни ею, ни мной детей. Мы сравнивали наш опыт, проводили параллели и находили противоречия, но главное — понимали, что каким-то образом обе допустили огромную ошибку, коль скоро так весело дошагали до своего женского одиночества в таком не симпатичном для одиночества возрасте. И теперь каждая из нас старалась выдержать предстоящую муку в соответствии со своей индивидуальностью. «Я решила положиться на волю Божью, пусть будет, как суждено», — сказала со вздохом неунывающая Мишель. Я, со своей стороны, предложила ей имеющийся в современной медицине выход: «Можно попробовать доноров — анонимное зачатие, пока не поздно, а?» Микки взглянула в нерешительности. Я продолжила: «Ну, может, у тебя есть кто-нибудь из друзей, кто согласится тебе помочь?» Мишель кивнула утвердительно. Затем вдруг начала рассказывать важную для нее историю: «Ты слишала такого — К..?» — и она назвала фамилию известного в России барда. «Да, конечно, слышала, но лично не знакома…», — отвечала я, не понимая пока, о чем она. «Мы с ним одно врэмья виделись, ну… понимаешь? Я потом всегда чувствовала себя самой-самой — самой красивой, знаешь, кара-лэвой! Знаешь как это бувает: с одними ты — ну так себе, а с другими кара-лэва. И потом однажды он пришел и сказал, что его бывшей жене очень плохо и она просит уделить ей внимание. И я ему тогда сказала-. «Ну, конечно! Иди-иди!» И потом все кончилось. А его жена, оказалось, серьезно болела и вскоре умерла.
