— Подъем, подъем! Вставайте, молодой человек! — настойчиво гудело над моей головой. Недоумевая, я открыл глаза, сел на койке, еще полусонный, и вспомнил все случившееся со мной. Так, значит, я в тюрьме.
— Вставайте, пошли на оправку! — повторил бледный с опухшим небритым лицом человек в полосатой пижаме. Остальные обитатели камеры с полотенцами ожидали, когда надзиратель откроет дверь. И как только дверь открылась, все заключенные гуськом потянулись в конец коридора мимо ключника, опустив головы и заложив руки за спину.
Закончив утреннее умывание, мы тем же порядком вернулись в камеру. Заключенные окружили меня.
— Сразу видно, с воли товарищ. Румянец во всю щеку, — завистливо сказал человек, разбудивший меня. — Будем в таком случае знакомы, раз не удалось встретиться на свободе. Вилли Патерсон, бывший мастер с завода Вестингауза.
Я назвал себя, пожав его вялую руку.
— Джеральд Топп, бывший священник церкви Мартина в Нью-Джерси, — представился второй рыжебородый обитатель камеры.
— А я Джек Кент, — назвался третий.
— Том Прайс, бывший механик, — широко улыбнулся черный бородач.
— Как видите, все мы бывшие, — невесело усмехнулся пятый жилец, не в пример остальным, одетый не в полосатую куртку, а в китель со срезанными пуговицами, — Гарри Гувер. Не тот Гувер, который в федеральном бюро, а бывший капитан «Колорадо». Как, солидная компания?
— Ничего не скажешь. Но почему вы все такие небритые, заросшие? Тоже для солидарности?
— У нас не стригут и не бреют. Побреют перед судом, да на суде лет так на десять постригут.
Том Прайс улыбнулся жалко и бледно своей шутке и сказал:
— Вы нам расскажите, что новенького творится на свете? Какие новости? Как готовятся к выборам? Уцелеет Айк или придется другому сесть в президентское кресло? Как дела в Китае? Ушли ли наши из Южной Кореи? На каком участке земли подвизаются наши ами?
Я ахнул:
— Вы что, друзья? Или газет не читаете? Радио не слушаете?
— Ни того, ни другого. Начальник говорит, что лимита нет.
— Но как же без газеты! Допустим, радио нельзя, но без газеты же жить невозможно. Не знать, что творится на свете, как же вы терпите это? — загорячился я.
— А вы попробуйте потребовать, — сказал, разбинтовывая свои опухшие ноги, Прайс. — Вам ответят, что подследственным нельзя читать газеты.
— Но это же немыслимо! Жить в потемках, не зная ничего! Хотя вы и преступники, однако…
— Как ты сказал? — прервал меня Патерсон. — Мы преступники? Эх, молодой человек!..
