По бугру уже просохло. Сдавил Борис стоптанными каблуками бока Ветра, огрел плетью. Конь взвился свечкой, дергая повод, перешел на галоп. Хлопал за спиной дождевик, стянутый у горла ремешком. Встречный ветер срывал с обожженных век капли.
В зимник влетел, едва не перетоптав у коновязи кур. Спрыгнул с седла, чудом держится на ногах. Всю скаженную ночь не оставлял стремян — кружил косяк стригунов по затишкам, в балках. До дурноты хочется есть. А еще лучше — упасть в сено! Суток двое небось проспал бы беспробудно…
Обдав горячим дыханием, Ветер ткнулся в плечо. Прислонился к его голове, ласково потрепал челку.
— Не забыл… Расседлаю.
Дождевик повесил на коновязь. Брезент пропитался дождем, колом стоит, будто из жести. С тороков отцепил аркан. Седло тоже накинул на коновязь. Охаживая пучком сена взмыленную под потником спину коня, жалел, что спать завалится не скоро — не напоишь разгоряченного.
Из мазанки вылез дед Фома. Прикрываясь сухонькой ладонью, чихнул.
— Будь здрав, Борода.
Дед не отозвался. Лицо у него старушечье, безбровое и голощекое; вокруг рта пробились за всю длинную жизнь чахлые завитушки желтых волос. Борода — прозвище. Не иначе как в насмешку, в давние времена прозвище это приставил ему покойный пан. Овдовел Фома молодым, так с той поры — один. Весь свой век провел в степи, возле панских лошадей. Смолоду выезжал неуков, лечил; ныне доживал в сторожах.
Спиной чуял Борис колючий взгляд деда, силился не крикнуть. Яростно растирал дымящуюся под гривой шею.
— Ты, дед, накликал вчера солнушка, — шлепнул с досадой под ноги жгут. — Ну, чего пялишь бельмы свои?! Не, по-твоему.
Фома поднял жгут, оглядев, выпустил из рук. Облюбовал в яслях клок свежего сена; как баба шерсть, перещупал каждую былку. Скрутив, как-то мягко, словно банной мочалкой, опробовал на тыльной стороне руки.
Привалившись к коновязи, Борис склеивал цигарку. Грызла совесть — набросился цепным кобелем. Исподволь наблюдал. Не нажимал дуром, водил округло, по шерсти. В движении старческих рук столько ласки, доброты. Совсем по душе своенравному парню — дед не поучал, не тыкал мордой, как слепого котенка в черепок с молоком, а совершал свое каждодневное дело.
Управившись с конем, Фома разобрал седло. Потники выставил на солнце. Запахивая полы рваной шубейки, потянул валяные опорки по унавоженному двору к конюшням; не оборачиваясь, сказал:
— Ступай в хату, затерка уж поспела. Да Федора буди.
— Ветра напою… — буркнул Борис.
