. Во-вторых, такое слово на всю строфу Есенин использовал только одно. В-третьих, читатель, которому слово «зеленя» было незнакомо, легко догадывался о его приблизительном значении – группа каких-то зеленых растений. И, наконец, в-четвертых, если городской читатель все же хотел узнать точное значение существительного «зеленя», то он снимал с полки словарь В. И. Даля и там его легко находил. «Едва ли не первый из современных поэтов, начавший читать Даля, был Вячеслав Иванов, – в 1911 году свидетельствовал Максимилиан Волошин. – Во всяком случае современные поэты младшего поколения под его влиянием подписались на новое издание Даля»[105].
Сдержанно и со вкусом в первой строфе стихотворения «Край любимый! Сердцу снятся…» заявлена и одна из основных его тем – пантеистическая тема просвечивания сквозь природные реалии религиозных мотивов. Молодые всходы хлебов уподобляются здесь «стозвонным» церковным колокольням (вспомним еще раз название первой книги стихов Н. Клюева «Сосен перезвон»).
Интересно, что сначала Есенин хотел ввести параллели между сельской природой и храмом в начальную строфу стихотворения куда более прямолинейно. Он пробовал варианты: «Край родной, тропарь из святцев…»; «Край родной! Поля, как святцы, // Рощи в венчиках иконных…»; «Край родной! Туман, как ряса…», но потом ото всех этих строк отказался.
Во второй строфе своего стихотворения Есенин закрепляет и развивает успех, достигнутый в первой. За дискомфорт городского читателя тут отвечает куда более экзотическое, чем «зеленя», существительное «на переметке» (кто из вас сходу объяснит, что означает это слово?)[106]. А пантеистическую, религиозную тему воплощают здесь сразу два сравнения: цветов «кашки» со священнической ризой и «ив» – с «монашками», вызванивающими «в четки». Обратим также внимание на изощренную фонетическую игру согласными в сочетании слов «резеда и риза», вполне сопоставимую со звукописью стихотворения Пастернака «Сложа весла».
Третья строфа стихотворения Есенина начинается с еще одного уподобления природы храму: болото «курит облаком», как в церкви курят ладаном. А потом поэт вставляет в свое стихотворение абсолютно «символистские» строки, напоминающие раннего Блока или Андрея Белого[107]:
С тихой тайной для кого-то
Затаил я в сердце мысли.
Можно представить себе, сколь сильным было воздействие этих строк на символистов – вот совсем наш, близкий нам и по духу, и по поэтике автор, но только он знает Тайну подлинной крестьянской религиозности, которую нам, живущим в городе-аде, обрести не удалось.
