Устроителем «лабиринта»-храма является его архитектор, отсюда еще во второй строфе стихотворения возникает строка: «Но выдает себя снаружи тайный план». Устроителем «лабиринта»-стихотворения является его автор. Вспомнив о том, что в стихотворении «Notre Dame», как и в парном к нему стихотворении «Айя-София», изображается собор, рискнем предложить еще одну параллель к образу создателя лабиринта: устроителем «лабиринта»-природного мира является его Создатель, то есть Бог. Окружающий мир, который людям кажется непостижимым и стихийным, на самом деле устроен по «тайному» для нас, но четкому «плану» Создателя. В этом, как представляется, и заключается самая суть оптимистического мандельштамовского понимания «акмеизма» окружающего мира в 1912–1914 гг.
Сложно выявленная нами в «Notre Dame» параллель между устройством архитектурного и природного миров, как их воспринимал поэт, будет прямо продекларирована в первой строфе мандельштамовского акмеистического стихотворения 1914 года:
Природа – тот же Рим и отразилась в нем.
Мы видим образы его гражданской мощи
В прозрачном воздухе, как в цирке голубом,
На форуме полей и в колоннаде рощи.
В природе, как и в архитектурном строении, согласно концепции Мандельштама, ничто не устроено «как попало», но все подчинено «тайному плану» Архитектора-Создателя. Природа есть отражение, продолжение культуры. Позитивисты говорили, что природа не храм, а мастерская. Символисты утверждали, что «Природа – храм» (заглавие стихотворения Вячеслава Иванова). Мандельштам-акмеист полагал, что каждому надлежит заниматься своим делом: природа – это мастерская Создателя; храм – это мастерская архитектора; стихотворение и стихотворная книга – это мастерская поэта. Недаром в одном из мандельштамовских стихотворений 1914 года параллель «природа – архитектура» легко подменяется параллелью «природа – поэзия». При этом Мандельштам вновь прибегает к «профессиональной» терминологии, подчеркивая структурную организованность поэзии, ее подчинение «тайному плану» (отметим в скобках, что в этом стихотворении, как и в «Notre Dame», возникает тютчевско-паскалевский мотив тростника)[60]:
Есть иволги в лесах, и гласных долгота
В тонических стихах единственная мера.
Но только раз в году бывает разлита
В природе длительность, как в метрике Гомера.
Как бы цезурою зияет этот день:
Уже с утра покой и трудные длинноты;
Волы на пастбище, и золотая лень
Из тростника извлечь богатство целой ноты.
