Р. Осгуд написал специальное исследование «Идеалы и эгоизм в американской внешней политике: великая трансформация в двадцатом столетии». Вердикт Р. Осгуда: «О руководстве президента Вильсона в ходе войны и мирного урегулирования должно быть сказано: хотя он был бесконечно прав в своих моральных целях, нельзя было даже умышленно более верно сорвать его замыслы… Вильсон требовал невозможного… смазал единственный базис, на котором можно построить более реальную концепцию национальной политики – просвещенный эгоизм.... Именно здесь и существует громадное совпадение американских идеалов и американских интересов». А А. Шлезингер дошел до абсурда, объявив: «Вильсон моралист в международных делах, отвергал национальный интерес как объяснение вступления США в первую мировую войну».
Генеральное направление политического мышления в США относительно Вильсона, таким образом, проясняется. Лучше всего о Вильсоне судить но его собственным словам. Начиная курс лекций в университете Теннесси в 1890 году, он с похвалой отозвался об Э. Бёрке, который был мудр, ибо «шел от сегодняшней мудрости к завтрашней, к мудрости для всех времен». За Бёрке не последовали, сказал лектор, ведь «людям нужна мудрость, которую они хотят применить к очевидному и которая, следовательно, ограничена до удобных размеров». Это и многие другие суждения в том же духе опирались на гранитную скалу религиозных убеждений профессора.
Пресвитерианец, президент Вильсон считал, что в конечном счете бог и дела человеческие неразделимы. Он обычно не открывал своей приверженности к религии, но на исходе первой мировой войны доверился группе священнослужителей из Англии: «Вы совершенно правы… указывая, что я признаю – в эти сложные времена только религия способна разрешать эпохальные дела, которые человеческий разум не может даже объять. Я думаю, что без веры в бога человек сошел бы с ума. Он бы бродил в лабиринте без ключа. Если бы не было руководства свыше, мы бы пришли в отчаяние от результатов мудрости людской». Появившись в последний раз на людях в 1923 году, в годовщину заключения перемирия, экс-президент озлобленно заметил: «Я не из тех, кто испытывает хоть малейшее беспокойство за судьбу своих принципов. Я видел, как в прошлом дураки сопротивлялись воле Провидения, и видел их гибель… Мы возобладаем, и это столь же очевидно, как существование бога».
Урок Вудро Вильсона ясен. Он попытался перед лицом революции заняться перестройкой капитализма. Он полагал, что смотрит на вещи реалистически, но могущественные силы в США усмотрели в том абстракцию. Они не смогли исправить видение мира президента, но выправили его политику, вернувшись к «нормальным временам». Мессия пришел слишком рано, его методы пугали. Что до самого Вильсона, то он не смог превратить массу политического опыта и знаний в энергию действий, хотя обладал самым могущественным рычагом в первой капиталистической державе – Белым домом.
