Следующее движение: толпа ринулась к выходу, задерживаясь перед рахитичным, застеленным клеенкой столиком. На столе стоял большой стеклянный лабораторный сосуд, наполненный чистой, вязкой с виду жидкостью, в нем плавало тело полностью сформированного младенца мужского пола. Нити волос мягко шевелились на черепе, более чем в два раза превосходившем нормальный размер, блестящая кожа туго обтягивала его, глаза были выпученными и молочно-белыми, как у дохлой рыбы, резиновые губы открыты, как будто младенец дышал или пытался что-то крикнуть.
— Холланд… — начал было Нильс и зажмурился, ужаснувшись выражению на лице брата.
— Подменный, — с восторженной улыбкой прошептал Холланд и постучал ногтем по стеклу.
— Что?
— Младенец, которого подменили эльфы. — От стука жидкость в сосуде заколебалась, и ребенок зашевелился, всплывая и опускаясь вниз головой, переворачиваясь, так что бледные губы вышли на поверхность, словно он хотел вздохнуть. — Маленький ребенок, — повторил он с горечью, — красивый маленький младенчик. — Он повернулся к Нильсу. — Вот такого же родит Торри, точно такого же. Разве это не прекрасно?
Нильс был ошарашен.
— Нет… нет, этого не будет! Он будет красивенький…
— Ты думаешь? — Холланд хихикнул. — Если ты так думаешь, подожди, и увидишь. — И он ушел, смеясь, в темноту.
— Эй ты! — возникший в проходе хозяин кинулся на Нильса. Схватив куклу-лампу, Нильс повернулся и побежал в другую сторону в поисках дыры. Мгновение — и он проскользнул под парусину. А там, позади, в слабом свете, на блестящей черной клеенке, на рахитичном столике, стоял стеклянный лабораторный сосуд, и крохотное чудовище покачивалось в жидкости, бледные мраморные глаза мертвы, рот, розовый и беззубый, открыт в молчаливом крике.
В кресле на веранде, в теплом свете, просачивающемся изнутри, Ада ровными стежками штопала покрывало. Руки ее, с красными распухшими суставами, редко пребывали в праздности, всегда находилось что-нибудь: бобы — чтобы чистить, фрукты — чтобы консервировать, сок — чтобы выжимать, лоскуты для одеяла, покрывало для штопки, с утра до вечера, с начала года до конца. И опять все снова. Так уж она была приучена. Но теперь становилось слишком темно, чтобы продолжать работу, и она покачивалась под звуки музыки из гостиной, и сумерки сгущались вокруг нее.
Услышав голос, она подняла усталые веки. Нильс бежал через газон, его ботинки скользили, шуршали, свистели в мокрой траве. В доме часы гулко отбивали десять.
