Нет, это была случайность, Профессор хотел просто попугать ее, честно…
Холланд, Холланд, Холланд… Натравил осу на тетю Фаню, отравил крысу Рассела — это все он сделал. И маму тоже, мама рылась в свитках Чаутаука… столкнул маму с лестницы.
О, Боже, великий Боже. Нильс! Нильс!
Опомнившись от ужаса, она смотрела, как он уходит прочь, повернувшись спиной к пугалу, его лицо — страстное, невинное, задумчивое, негодующее. Что же ты наделала, думала она. К этому вопросу она должна была прийти, раньше или позже. Что же ты наделала? Она стояла, глядя сквозь голые ветви дуба, думая, бессильные руки, затянутые в черные перчатки, судорожно сжаты, — руки, которые всю ее жизнь не оставались без дела, всегда в работе, всегда исполняют назначенный урок, теперь же им оставалось только судорожно сжиматься — бесполезные, беспомощные.
Он подошел к ней и потянул за перчатку. Она только задумчиво покачала головой, потом крепко взяла его за плечи.
— Скажи эти слова, детка, — скажи их раз и навсегда. Пусть это будет началом.
Он не хотел понимать.
— Какие слова?
Она силой заставила его посмотреть через поле на кладбище, на их фамильный участок.
— Я хочу, чтобы ты сказал вслух эти слова, чтобы ты их запомнил. — Он весь сжался и, как упрямое животное, вырвался из ее рук; руки нашли его снова и крепко сжали.
— Скажи слова.
— Нет.
— Ты должен, детка. Скажи их. Скажи: «Холланд умер».
— Не умер, — всхлипнул он.
— Умер!
— Нет! Не было никакой могилы! Не было никаких похорон! Как же он мог умереть?
— Ты был болен. Ты лежал в постели, ты был в постели, в своей комнате. Потом мы нашли тебя возле амбара, ты стоял и смотрел на голубятню, что-то выкрикивал в сторону флюгера. Сам не понимая что — так нам показалось. Ты простыл, и, пока ты болел, мы опустили гроб Холланда в могилу…
— Когда? — Вызывающе.
— В марте. После твоего дня рождения.
Он бросил на нее торжествующий взгляд:
— Ты же знаешь — это ложь! В марте земля насквозь промерзшая — вы не могли похоронить его!
— В этом году рано оттаяло. — Голос ее был спокоен. — Он там, под землей. Посмотри на его могильный камень.
Лицо его покраснело, исказилось, нос и глаза мокрые, потекли слезы, он закричал: «Нет!» Он бросился на нее, боль пронзила ее живот, ее иссохшие груди совсем сжались, когда он стал молотить по ним кулаками. Он кричал, бил, выкручивал ей пальцы, но не мог победить ее, она безжалостно удерживала его. Наконец слова прорываются как паводок, он выкрикивает их, громко, так что их слышно по ту сторону поля, на кладбище, их слышит могильщик, роющий могилу, слышит каждое слово.
