— С Катюшей? Под поезд попала, Царствие Небесное. Первый курс. Хорошая, жить бы еще да жить…
А была б нехороша — пусть помирает?
— Простите, тридцать девятая аудитория — это?..
— Третий этаж и направо.
Под взглядом Кати, которой уже нет, вести привычный монолог с Мартом не получается. Я просто волоку свое неподъемное тело вверх по лестнице и чувствую себя Ведьмой Пустоши, явившейся в королевский дворец и дряхлеющей с каждым шагом под чарами придворной колдуньи Салиман[5]. Чем ближе к аудитории, тем более тихо становится внутри и шумно — снаружи. Одно от другого отделяет всего лишь моя тоненькая телесная оболочка. Где эта тварь? Когда она придет? Да где эта тварь? Сколько можно ждать? Спорим, она стоит за дверью? Ах-ха-хах! Спорим, она стоит за дверью и подслушивает? Зассала! Зассала! Тварь нас боится, тварь, кошелка, тупая сучка из ток-шоу нас боится! Что мы с ней сделаем, а? Что мы с ней сделаем прямо здесь и сейчас?..
Я открываю глаза оттого, что рукам становится нестерпимо горячо. Ставлю чашку на подоконник и изо всех сил дую на ладони.
— Пей, — велит охранница. — Крепкий, с сахаром. Вон, белая вся.
— Голова закружилась.
Я совсем не помню, как сюда попала.
— Вы ее знали? — Фотография с траурной лентой меня гипнотизирует.
— Катюшу-то? Староста ваша, вместе бы учились. В Москву поступать хотела… — вздыхает охранница и обмахивает грудь широким крестом. — Так ведь по сторонам смотреть надо и слушать, а не… — И кивает почему-то на меня. Ах да, наушники. — У нас тут часто. И молодые, и старые. Одни в телефонах, другие в маразме. Ну что, оклемалась? Может, домой?
— Нет, я… — Если сдамся, они победят. — На занятия. Спасибо за чай.
Терпеть, говорю я себе, терпеть и шагать. Ты мог бы мною гордиться. Смотри, я сейчас открою эту дверь и ничего они мне не сделают, потому что я их не боюсь. Я вообще никого не боюсь. Я не…
— Прошу прощения, можно?
На меня смотрят буквально все, а спустя долю секунды — никто. И это лучшее ощущение из возможных. Я получаю приглашающий жест преподавателя — субтильного старичка в засаленном пиджаке — и вытираю спиной стену, протискиваясь к самой последней парте. Там уже сидит худощавый парнишка с ржаво-рыжими волосами, подстриженными под каре. Хорошенький, как персонаж аниме, — вернее, был бы таким, если бы вымыл голову и бросил привычку ковырять пальцы. В любом случае соседство опасений не внушает, и я приземляюсь на свободный стул. В воздухе разливается крепкий запах пропитанной потом одежды. Я открываю тетрадь на первой чистой странице и, поскольку монотонный бубнеж преподавателя звучит для меня белым шумом, начинаю записывать почти дословно. В искусстве создавать видимость усердия мне нет равных.
