Ладони мгновенно потеют, и я вытираю их о джинсы. Дверь легко открыть. Я несколько раз на нее оглядываюсь.
— Рассказывай, — велит он все с той же гримасой. — С самого начала. Как сняла номер в гостинице и потащила его туда. Как вы раздевались. Что ты почувствовала, когда увидела его…
Я хватаю с кресла сумку и дергаю дверь за ручку. Не поддается. На секунду мне кажется, что он нападет. Вот прямо сейчас, пока мои влажные пальцы соскальзывают с защелки, ударит по голове, схватит за шею и оттащит обратно. Щелчок. Я всем телом налегаю на створку и едва не вываливаюсь наружу.
— Уйдешь сейчас — можешь забыть про свою дурацкую распродажу, — скрежещет он у меня за спиной.
Значит, и магия твоя — полное дерьмо.
Я не знаю, как объяснить это Маше. И всем тем, кто приносил вещи и собирается прийти сюда завтра. Не понимаю, как все могло настолько испортиться с тех пор, как Маша вышла из вагончика минут двадцать тому назад.
Я пишу ей: «Все отменяется». Стираю и снова пишу: «Все отменяется». Сейчас я приеду домой, выпью настойки из тетиных запасов и лягу спать. А завтра просплю до обеда, выпью еще настойки и снова засну. Мой номер телефона был в объявлении. Если кто-то напишет с вопросами, принесу свои извинения. Вряд ли таких окажется много. Кому это вообще нужно…
Маша перезванивает мне, когда я стою на остановке. Только теперь я замечаю, что стою на остановке.
— Что у тебя там произошло? — спрашивает она страшным голосом.
— Джон, — выжимаю я. К счастью, большего ей и не нужно.
— В «Печатную» приехать сможешь?
— Угу.
— Давай, мы с Саввой тебя ждем. И это… Дыши, ладно?
В салоне автобуса я одна. За окном темень. Не понимаю, где мы едем, поэтому отсчитываю остановки. От колледжа до «Печатной» можно добраться пешком, если идти напрямик через дворы, теперь я это знаю. Именно так вел меня Илья в тот вечер, когда приятели его сестры меня ограбили. Это было совсем недавно, но вспоминается едва-едва. Даже Марта и свою московскую жизнь я помню лучше.
К моему невероятному облегчению, в полуподвальных окнах коворкинга теплится свет. И хотя все по-прежнему непоправимо, то, что меня здесь ждут (когда и где меня в последний раз ждали?), высвобождает мой голос. Я снова могу говорить.
— Начал спрашивать про поездку в Москву и про Илью, психанул, потребовал подробностей нашего секса и сказал, что без них распродажи не будет.
Едва различимая во мраке коридора Маша звонко хлопает себя ладонью по лбу.
— Крети-ин! Божечка, почему он такой кретин? Ладно, пойдем. Там у нас чай с чабрецом.
