***
Восьмое января, невозможный холод: всего минус девять, но сырой ветер словно забирается под кожу. На праздники Март уехал к отцу в Израиль, а я осталась с мамой, и это был самый неважный Новый год в моей жизни: мама все время плакала, я смотрела «Иронию судьбы», после боя курантов мы разошлись по комнатам. Подарки мы с Мартом дарили друг другу позже. Я купила ему свитер на «Ламбада-маркете», а он привез мне из Тель-Авива это платье. Изумрудный бархат с резинкой на рукавах и талии. Восьмого я приехала в нем — это был последний праздничный выходной, и мы хотели провести его вместе. Встретились у метро «Парк культуры» и пошли в небольшой особняк в переулке Дашкова, где нас разлучили, раздав пластиковые маски, полностью скрывающие лица, а потом мы долго бродили порознь по узеньким лестницам и коридорам в толпе других таких же безликих зрителей, и полуобнаженная служанка подавала мне передник, чтобы я помогла ей одеться, а юный Освальд Алвинг[12] рисовал мой портрет мелом на черной бумаге. Красивые, как полубоги, люди наливали вино. Я совершенно забыла, где я и кто я, забыла даже, что где-то поблизости Март — я впитывала запахи комнат, слушала скрип паркета, прижимала к себе дрожащего, испуганного слугу по имени Арни, когда во всем доме внезапно погас свет и я не понимала, что происходит, но он держался за меня, а я — за него в этой кромешной тьме до тех пор, пока не разгорелась тусклая лампа и он не ушел, поклонившись мне на прощание. Когда умирающий Освальд просил солнца, я плакала, и маска прилипла к лицу. Все мы стояли в тесном кругу и смотрели, как он погибает, и хотя я знала, что так будет, потому что заранее прочла пьесу, — все равно продолжала надеяться, даже когда спускалась в бар на подгибавшихся от избытка чувств ногах, а Освальд, живой и невредимый, уже стоял там и потягивал коктейль.
Март вызвал такси. Мы вышли на улицу с этими масками, надетыми наоборот — так, чтобы они смотрели нам за спину, — и говорили, говорили, говорили, вспоминали Линча и концерт группы Therr Maitz, сопоставляли увиденное, чтобы сложить хоть какую-нибудь историю воедино. Разъехаться по домам и остаться наедине с эмоциями было невозможно. Мы стали ближе, потому что пережили это вместе, а сейчас хотелось ходить, двигаться и еще, очень сильно, — поесть. Так что мы поехали в Pizza Maestrello на Чистых — было почти одиннадцать ночи, едва успели к закрытию, взяли пиццу и пошли к амфитеатру возле стены Белого города, в ту самую «Яму». Мы, конечно, бывали там и до этого. Особенно часто летом: тусовое место, всегда многолюдно и весело, знакомые лица, можно есть и пить, сидя на каменных ступенях, читать, записывать сторис, целоваться — да что угодно. В тот день были только мы с Мартом и компания ребят постарше нас. Я присмотрелась к ним и убедилась, что они не из тех, с кем мы общались летом, — скорее всего, просто шли мимо и решили зависнуть. Мы сели подальше и снова говорили об иммерсивности, условились вернуться на шоу еще раз, чтобы увидеть побольше, дорого, конечно, — пять тысяч за билет — но... У меня немного разболелось горло, мы жевали пиццу и потихоньку замерзали. Собрались уходить. Нужно было сделать это раньше.
