Я спрашиваю, есть ли у него дети, но Муза отказывается о них говорить.
10 октября Лев Кой приехал в рюмочную, чтобы договориться об очередной поэтической встрече. Получив добро, в счет будущего гонорара выпил лишнего и должен был переночевать у одного из живших поблизости приятелей, но внезапно исчез, никого не предупредив. Подогретая спиртным компания объяснила выходку Льва его “стремлением скрыть несостоятельность собственных аргументов в споре о метамодернизме”. Судя по всему, снаружи его встретил Лютаев. Заманил на близлежащую стройку, избил ржавым прутом и зарезал. Перед тем как всадить нож, Лютаев засыпал Льву Кою в глаза и рот поваренную соль из пачки, которую тот купил в минимаркете по дороге в рюмочную».
***
Одно из самых странных ощущений — когда сначала становишься с кем-то единым целым, а потом вдруг снова осознаешь себя отдельным человеком. Таким же, каким был. И ты не четверть, треть или половина — к черту отрезанные ломти: ты дышишь в собственном ритме, не ждешь звонка, не проверяешь соцсети, не бронируешь столик на двоих, а просто приходишь и садишься или не приходишь и не садишься, и никаких тебе неподаренных подарков, невыполненных обещаний, ревности к бывшим и будущим, жалости к себе. Ты — космос. Пустота пустоты. Твой единственный план — ты сам, и это — лучшая в мире новость.
Еще более странно, когда другого человека уже нет, но ты — все равно не ты, и, чтобы снова стать собой, тебе приходится читать о том, как он убивал людей.
После того, что случилось с нами в «Яме»[6], Март возненавидел пьяных.
Тетя Поля застает меня за ожесточенной сортировкой. Те немногие вещи, которые были привезены из дома, я раскладываю на две части. В одной из них — вся теплая одежда, в другой — черная водолазка из «эйчика» и шапка за четыреста рублей оттуда же.
— Проспала, — говорит тетя Поля.
— Заболела, — отвечаю я, перенимая ее тон. Ночью меня несколько раз вырвало, и, хотя причиной была вовсе не инфекция, я сижу, закутавшись в одеяло, потому что отчаянно мерзну и потею одновременно.
— А у тебя не это ли самое?..
«Ваша срамная столичная болезнь», — додумываю я за нее.
— Нет, не ковид. Ноги вчера промочила.
— Да, обувь у тебя, конечно… Ладно, иди поешь.
Мысль о еде вызывает очередную волну дурноты. Я встаю и, покачиваясь, начинаю натягивать джинсы — от них мне тоже предстоит избавиться, но не раньше, чем я куплю новые.
Тетушка стоит в проеме двери, уперев руки в бока.
— Ну и куда ты, раз заболела?
