– Янг консультирует только первый и второй курс, – поясняю я, прищипывая край равиоли. – Линдквист, МакДональд и Уайатт консультируют всех.
– Я знаю, – вздыхает Клара, – но я надеялась, что она сделает исключение.
Так похоже на разговоры, что мы обычно вели в Годвин-хаус до моего ухода. Хотя наши, наверное, были более злыми; мы создали некий рейтинг преподавателей английского языка школы Дэллоуэй, учитывающий такие показатели, как несговорчивость, интеллект, подозрительность к различным оправданиям задержки работ и вероятность смерти от старости до конца семестра. Линдквист была в начале нашего списка, МакДональд – в конце (хотя, если честно, не в ее пользу был тот факт, что она жила в Годвин-хаус и точно знала, что наши эссе запаздывали потому, что мы всю ночь развлекались на вечеринке, а не из-за того, что наша третья бабушка умерла).
– А ты у кого? – встретив мой взгляд и несмело улыбнувшись, спрашивает Леони. Я улыбаюсь в ответ, хотя все еще подозреваю, что она благожелательна по приказу Эллис.
– Уайатт.
– Каджал тоже у Уайатт, – говорит Леони, указывая на Каджал, которая тонким ножом крошит очередной зубчик чеснока и не смотрит на нас.
Я не привыкла чувствовать себя неуверенно на людях. В первый год в Дэллоуэе – год перед тем, как все полетело к черту вместе с Алекс, перед тем восхождением и его результатом, моим уходом с занятий – меня любили. Ну, если не любили, то по меньшей мере завидовали: моя мать каждый месяц переводила мне огромные суммы и не интересовалась, как я их трачу, поэтому я транжирила всё на сшитые на заказ платья, прически и воскресные поездки в город с подругами из Годвина. И хотя я была не самой богатой девушкой в Дэллоуэе, мой подход к трате денег дал мне определенный иммунитет в разрезе социальных ошибок. У всех бывают неловкие моменты; мне прощали мои.
«По крайней мере мне не пришлось покупать себе друзей», – сказала Алекс в ночь своей смерти, с пылающими от ярости щеками; и даже тогда я знала, что она права.
Но покупать дружбу Эллис или ее шайки у меня нет никакого желания. Сейчас мне трудно заботиться о социальной иерархии.
Алекс бы гордилась.
– О чем твоя дипломная? – спрашиваю я у Каджал, потому что больше не считаю притворное безразличие доказательством превосходства, и она поднимает глаза – кажется, удивлена, что я все еще с ней разговариваю.
– Женщины – мыслители и философы эпохи Просвещения, – говорит Каджал. – Салонная литература. Маколей, д’Эпине, де Гуж, Уоллстонкрафт…
