Маркиан повернулся к Олимпиодору. Странствующий поэт слушал излияния Аретрои с обычным доброжелательным любопытством, а его попугай внимательно наклонил голову и, казалось, впитывал каждое её слово.
— Возвращаясь к нашему разговору о толковом, знающем человеке из Мероэ, — сказал Маркиан. — Повторяю: ты не поверишь…
— Мы проиграли, — сказал Аларих.
Они с Атаульфом прогуливались по закруглённой галерее дворца Домициана, что нависала над Большим цирком. Трибуны были пусты. Не дымились печные отдушины термов Деция на гребне Авентина. Не доносилось обычного шума торговли от портика Эмилия на набережной Тибра. Только семь зелёных от патины дельфинов в фонтанах на барьере между дорожками Большого цирка струили воду с умиротворяющим плеском — уже четвёртый век со времён Нерона Цезаря, — да на карнизе колоннады ворковали голуби.
— Мы проиграли? — изумился Атаульф. — Брат, о чём ты? Рим наш! Вот это… — Рукой в кольчужном рукаве он обвёл панораму цирка и моря крыш от Тибра до акведука Аппия, черепичного моря, над котором двуглавым кипарисово-мраморным островом высился Авентин с его садами, храмами и дворцами, — … всё наше! Ганнибал его не взял — а ты взял! За день мы добыли больше добра, чем все наши предки от сотворения мира! Я до сих пор не могу поверить, что это наяву… Об этом сложат песни, брат, твоя слава станет бессмертной!
Аларих взглянул на него сожалеюще.
— Ты до сих пор рассуждаешь как простой гот. Добыча, слава… Учись рассуждать как король, брат. В чём, по-твоему, цель этой войны? Чего ради мы четвёртый год шатаемся по Италии — воюем, вступаем в переговоры, опять воюем?
— Ради добычи и… ради земли для нашего народа, — уже не так воодушевлённо ответил Атаульф.
— Именно! Ради плодородной римской земли с выходом к морю, с богатыми городами и отличными дорогами. Только ради этого я унижался как собака перед Гонорием. Я по первому его оклику останавливал войну и бежал на переговоры и каждый раз уступал и уступал, терпел насмешки его послов, сносил оскорбления — что угодно, лишь бы получить право поселения в Италии или Далмации, да хоть в несчастной Паннонии, которая и так по сути наша! И каждый раз это кончалось одинаково. Римляне предательски били в спину, и нам снова приходилось воевать. Не для того, чтобы пограбить и вернуться за Дунай! А только чтобы показать римлянам нашу силу, укрепить позиции и снова вернуться к переговорам! Но…
Они дошли до конца галереи и развернулись. Стена, что Домициан в вечном страхе перед покушениями приказал облицевать полированным селенитом, зеркально отражала их рослые фигуры в красных плащах.
