Был ли Иван Алексеевич отличен от общего типа мужчины, какой выработался в наши дни?
Пожалуй, нет.
Он обладал теми индивидуальными качествами, какими наделила его природа, и теми, какие нажил за целую жизнь. Но в общем, он был не только средним человеком, но также средним мужчиной, подверженным всем мужским слабостям. До поры до времени это было приглушено в нем удачливой, ровной, налаженной жизнью и умеренным темпераментом. Но вот пришел день — и все готово было к внезапным переменам. И вот пришла ночь — и он лежит и думает обо всем этом с необоримой настойчивостью. Он думает и думает, и чем дольше думает, тем менее близок к какому-нибудь решению.
В сущности говоря, выбор-то невелик и решений может быть только два. Одно — идти завтра на Васильевский остров и второе — не ходить. Подумать только, как все ясно и просто — или идти, или не идти. Да. Ясно и просто, так ясно и так просто, что голова уже разламывается на части и за всю ночь он почти не сомкнул глаз.
Это прекрасное удлиненное лицо с матовой, будто персиковой кожей, это лицо, неотступно стоящее перед его глазами и мерцающее в ночной мгле, — неужели оно может вступить в борьбу с целой жизнью?
Еще вчера он спокойно лежал в этой постели — лег в положенный час, почитал немного, потом отложил книгу, повернулся на правый бок, бормотнул «спокойной ночи» и уснул.
Это было вчера. Сегодня спокойной ночи не будет. И может статься, уже никогда не быть больше спокойным ночам. Нет больше покоя.
Он лежит на спине и глядит в потолок. По потолку ползут белесые полосы. Это прошла за окном машина, и фары ее исполосовали тьму. Но вот мотор стих в уличном далеке. Машина прошла. Она прошла, и все снова тихо и неподвижно в доме. Рядом Рина Афанасьевна дышит ровно и спокойно. Тут не предвидится никаких неожиданностей. Завтра утром она проснется такой, какой проснулась вчера. Впрочем, завтрашнее утро несколько отлично от обычного. Ведь завтра воскресенье, выходной — и оба они свободны. Они встанут немного позже обычного — она на полчаса, он на час. Когда он встанет, она будет уже умыта и прибрана и стол будет накрыт к завтраку. В кухне будет шумно отдуваться белый эмалированный чайник, а рядом с ним кастрюлька с гречневой кашей — такой крутизны, какую Иван Алексеевич любит больше всего.
Все будет такое, какое любит он — Иван Алексеевич. Так было двадцать три года. Все эти двадцать три года все было так, как любит он — Иван Алексеевич. Все в доме приспособлено к его, Ивана Алексеевича, потребностям, — все, начиная с этой каши и кончая самой Риной Афанасьевной.
