Этим я не хочу сказать, что журнализм — это типографская машина, находящаяся в распоряжении безответственных и некомпетентных лиц: в каждой редакции есть два три интеллигентных человека, два-три благородных лица, а иногда один или два, которые вмещают в себе и ум, и совесть.
В этом караван-сарае, куда ты вступил четверть часа тому назад, ты найдешь несколько лиц, которые заслуживают внимания: директор, главный редактор, театральный рецензент — очень строгий критик и драматический писатель…
— Пользуется успехом?
— Никогда: старший стенограф, редактор немецкого отдела. Ну, а прочие… Поверхностные люди, у которых имеется в памяти пространный каталог книг, никогда не прочитанных ими, и которые беспрестанно говорят фразами и отрывками, взятыми из старых газет и даже не связанных между собою одною нитью. Есть и такие, которые никогда не говорят. Они имеют вид больших мыслителей, ибо ходят с опущенной головой, как загипнотизированные асфальтом, смотрят на каждый плевок, потому что думают, что это бриллиант; можно подумать, что они погружены в разрешение глубоких тайн, но они никогда не думают: они похожи на извозчичьих лошадей, стоящих на углах улиц, и имеющих вид окаменелых сфинксов, трудящихся над разрешением мировых проблем, тогда как в их мозгах нет решительно ничего. Все же думаю, что здесь ты будешь хорошо себя чувствовать.
Все страдают здесь болезнью «на все наплевать», поэтому и не бывает того, что случается в других местах, когда старые смотрят с презрением на вновь поступающих: как женщины, которые нашли себе мужей, смотрят на девиц, ищущих мужа.
Пока Пьетро Ночера говорил, Тито рассматривал кабинет.
Большое окно с матовыми стеклами, письменный стол с развернутыми газетами, разбросанные в беспорядке листы бумаги, длинные ножницы, чернильница, гуммиарабик[8], зажженная лампа, пепельница с массой окурков, телефон, вырезки из газет, наклеенные на стену, и шкаф с несколькими книгами. Казалось, что книги эти брошены в шкаф, чтобы доставить ему удовольствие.
— Твой кабинет похож на этот, — сказал Пьетро Ночера. — Они все одинаковы, как одинаковы каюты на океанских пароходах.
Раздался стук в дверь: вошел рассыльный.
— Проводите, — сказал Пьетро, и, обращаясь к Тито: — моя временная подруга жизни. Иди туда и устраивайся в своем кабинете. Через час позову тебя.
— Как? Ты принимаешь женщин в своем кабинете?
— А где же мне принимать их, провинциал ты этакий? В твоем, что ли?
Тито вышел. Вошла женщина.
