– Ваша милость, – начал он, – сэр Горацио. От имени селян горячо приветствую вас. Мы счастливы видеть сэра Горацио, увенчанного победными лаврами, добытыми в борьбе против корсиканского тирана. Мы счастливы видеть вашу милость, жену стоящего перед нами героя, сестру великого полководца, что возглавляет наши доблестные войска в Испании, дочь одного из знатнейших английских семейств. Добро пожаловать в Смолбридж!
– Дя! – неожиданно завопил Ричард. – Па!
Священник и бровью не повел; взяв разгон, он продолжал сыпать трескучими фразами, расписывая ликование Смолбриджа при вести о том, что деревня отныне принадлежит выдающемуся флотоводцу. Хорнблауэр слушал вполуха, больше занятый Ричардом: малыш явно норовил высвободить руку, встать на четвереньки и поползти знакомиться с сельской детворой. Хорнблауэр глядел на сочную зелень парка; дальше вставали отлогие холмы, а за деревьями виднелся шпиль деревенской церкви. В той же стороне радовал взоры цветущий фруктовый сад. Парк, сад и церковь – все принадлежало Хорнблауэру; он сквайр, помещик, владелец многих акров, и арендаторы его приветствуют. За ним – его дом и множество слуг, на груди – лента и звезда рыцарского ордена; в Лондоне, в сейфах «Куттс и Ко» хранятся золотые гинеи, тоже его. Это предел человеческих устремлений. Слава, богатство, обеспеченное будущее, любовь, сын – у него есть все, о чем можно мечтать. Хорнблауэр, стоя на крыльце, слушал разглагольствования пастора и дивился, что не чувствует себя счастливым. В груди закипала злость. Его должно распирать от радости, гордости и счастья, а он смотрит в будущее с тупым отчаянием – отчаянием, что будет жить здесь, – и положительным отвращением к предстоящим модным сезонам в Лондоне, которые не скрасит даже постоянное общество Барбары.
Беспорядочное течение его мыслей внезапно прервалось. Прозвучало что-то недолжное, а поскольку говорил только священник, он, видимо, это и произнес, хоть и продолжал вещать, не подозревая о своей оплошности. Хорнблауэр взглянул на Барбару – она на мгновение закусила нижнюю губу, явный признак раздражения для всякого, кто хорошо ее знает. Во всем остальном она оставалась безукоризненно спокойна, как и пристало английской аристократке. Что из сказанного ее расстроило? Хорнблауэр перебирал услышанные, но невоспринятые слова священника. Да, вот оно. Этот болван упомянул о Ричарде как об их общем ребенке. Барбару задевало, когда пасынка принимали за ее сына, и, что странно, тем болезненнее, чем сильнее она к нему привязывалась. Впрочем, трудно винить священника: когда супружеская чета приезжает с полуторагодовалым младенцем, вполне естественно предположить, что ребенок – их общий.
