Однажды в декабре моя мама пошла в гастроном за продуктами, а принесла оттуда в бумажной обертке гитару. Мама, наверное, и сама не поняла, как это вообще у нее получилось. Гитара, занесенная с мороза, подернулась легким таким туманом на деке, была гулкой, с гудящими струнами, вся такая ах, вкусно пахнущая новым, неожиданным, но оказавшимся таким желанным, приобретением… Деревяшка, купленная в магазине культтоваров, который находился в одном здании с гастрономом.
Озябшая гитара осталась дома отогреваться, а я сразу побежала к Наташе, у которой брат играл в рок-группе. Учи меня, выпалила я, едва успев выпрыгнуть из валенок в прихожей. Наташа нарисовала на листке линеечки, а на них кружочки. Это аккорды, сказала Наташа. Этот звучит вот так, а этот – вот так. Пробуй. Я поставила пальцы на струны, как мне нарисовала Наташа. Но ни тот, ни другой аккорд, как им следовало, не зазвучали. Надо прижать сильнее. Я прижала сильнее. Но снова получилось только дребезжащее блямканье. Еще сильнее, сказала Наташа. А теперь переставь вот этот палец вот сюда. Но палец не переставлялся. И Наташа стала разгибать мои окаменевшие пальцы. Боем не получается, сказала я, может, перебором? Через десять минут мы обе устали и пошли плести феньки из бисера.
Дома я еще пыталась что-то изобразить на гитаре из тех трех аккордов, но на подушечках пальцев струны оставляли глубокие больнючие борозды. Мне сказали, что скоро на пальцах должны появиться мозоли. Но они что-то не появлялись. Без мозолей и музыка не шла, какая может быть музыка без мозолей? Гитару вскоре отправили за шкаф, и мир музыки закрыл для меня свои двери.
И вот, когда, казалось бы, не будет уже музыке места в моей жизни, я обзавелась пианино. Моя мама, надо сказать, в детстве не угнетала меня воспитанием. У нас был заключен пакт: я хожу в любые, какие хочу, кружки, а мама не выслушивает на родительских собраниях про то, что ее дочь болтается по улице. И я ходила, куда считала нужным и сколько считала нужным – то на байдарку, то на хореографию, то в кружок кройки и шитья, эк меня мотало. Мама спросит: «Ну, как там дела, на шитье-то?» Какое шитье, мам, я уже месяц танцую и ногу на станок закидываю. Такая, видимо, была у меня беспокойная и всежаждущая натура. Дольше всего я задержалась только в кружке по изучению языка эсперанто – на целых два года.
И вот с внучкой мама решила наверстать упущенное. В шесть внучкиных лет она отвела ее на танцы. В семь лет разглядела в ней певческий талант. А почти в восемь решила дополнить его музыкальным образованием. И пианино тоже она нашла, и грузчиков, и настройщика. А вдруг, чешется мое материнское тщеславие, ступает сейчас мое дитя и на путь большой, настоящей музыки? Но мы-то нет, мы не будем, если вдруг дитя заартачится, привязывать его к инструменту, что вы, упаси Господи. И бабушке не позволим.
