«Я не хочу этого, и поэтому мы должны расстаться. Чтобы любить и уважать друг друга, не уничтожая при этом!» Они расходились, каждый при своем, но в последний момент бежали друг к другу. В финале мы выходили на авансцену, и я задавала Винни вопрос: «Как ты думаешь, на земле настанет день, когда людям будет не одиноко друг с другом? Он отвечал: «Поживем — увидим! А пока давай посмотрим, как обстоят дела на Луне!» В этот момент на ниточке спускалась Луна и зависала над сценой. Начинал играть марш, Винни брал стремянку и забирался на самый верх. Смотрел на Луну и кричал мне: «Иди сюда, здесь совсем не страшно!» После этого гас свет. Это был спектакль об одиночестве человека в современном обществе и в то же время о его изначальной, природной свободе, которая роднит его с животным миром. Но в котором он тоже не может раствориться до конца.
Зал очень искренне принимал нас. Спектакль казался им необычным, добрым и в то же время он раскрепощал и заряжал энергией.
Единственная опубликованная рецензия на наш спектакль была критической. Нас почему-то обвиняли в разжигании вражды между горожанами и сельскими жителями, в упаднических настроениях. На самом деле критиков больше всего не устраивало то, что герой становится жеребенком, в ржании они усматривали нецензурную брань и скрытый подтекст. И конечно, их раздражала тема одиночки, вынесенная в название.
К сожалению, мы не играли спектакль уже полгода. Встал вопрос о его закрытии. Мы не могли обойтись без антрепренера, который бы занимался организационной стороной. Мы все время меняли прокатчиков и антрепренеров — по их вине или нашей, но мы все еще продолжали их искать.
Мысленно пожелав Винни спокойной ночи, я нырнула в постель, надеясь мгновенно забыться.
С тех пор, как у меня открылось экстрасенсорное видение, я получала особое удовольствие от снов. Они стали своеобразной разрядкой, возможностью отдохнуть от избытка дневной информации. Мой организм по нескольку раз в день мог переключаться на внезапный сон, независимо от того, где я находилась и чем занималась. Но после случая в переходе, где погибла Лиза, мне стали сниться кошмары.
Эта ночь не стала исключением. Мне снилось, что меня назначили на роль, которую, я не выучила, — ни одного слова. А играть надо было в тот же вечер. В ответ на мои призывы о помощи: «Дайте текст почитать, я ж ни словечка», — меня поместили на гигантскую этажерку на колесиках, высотой с многоэтажный дом. Она разъезжала по городу, пошатываясь от ветра. А я, на самой верхушке, словно Пугачев в клетке, схватившись за ее прутья, с трудом удерживая равновесие, прикидывала в уме — не свалюсь ли? И как на сцену выйду, если выживу, ведь спектакль через час, а я даже в текст не заглядывала! Но самое странное, что никто, кроме меня, этим не был озабочен.
