– Так это была ты?! – возопил издалека неугомонный Янек. – Зита, ты слышала?!..
Лех хмыкнул.
– Значит, они от тебя откупились. И велика ли, позволь спросить, цена за твое милосердие?
– Ну ты же не думал, что я так просто соглашусь забыть плохое?
– Хм… – закашлялся Лех, окинув мой плащ красноречивым взором. – Если я все правильно понял и вы больше не будете смотреть друг на друга волками, тогда боюсь даже подумать, какую цену ты потом стрясешь с меня за сегодняшнее утро.
Я скромно потупилась.
– Да ничего страшного: заставлю побегать голышом в крапиве, подговорю зануду-Янека подсунуть тебе камешки в сапоги, где-нибудь отыщу корень древесного корригала[2], чтобы жизнь медом не казалась, а потом улучу момент и как-нибудь незаметно вылью на тебя бочку с ледяной водой. Если найду, конечно. Только и всего.
– Спасибо, добрая женщина, – иронично поклонился Лех. – Я так и знал, что ты – чудесная, милая, добрая и крайне отзывчивая спутница, на которую всегда можно положиться.
– Хорошо – не улечься, – буркнул с противоположной стороны лагеря несносный Янек, благоразумно хоронясь за одной повозок. – Хотя я знаю таких, кто наверняка бы не возражал.
Я мило улыбнулась.
– Лех, можно я его убью?
– Не стоит, – очень серьезно отозвался тот и зловеще добавил: – Я сам.
Невидимый Янек придушенно охнул и, сообразив, что зашел слишком далеко, со всех ног кинулся в спасительные заросли, стараясь оставить между собой и обманчиво неторопливо двинувшимся в ту сторону Лехом как можно большее расстояние. Шустро так кинулся, грамотно, споро. Разумеется, тягаться с опытным в таких делах патрульным было невозможно, хотя, признаться, везло ему довольно долго – целых двадцать ударов моего сердца, в течение которых Лех безошибочно его отыскал, уверенно настиг и негромко, но очень внятно объяснил, кому и зачем стоит придерживать чересчур длинный язык.
До караванщиков донесся жалобный писк.
Потом в лесу стало подозрительно тихо, а еще через несколько минут вернулся довольный сверх меры Лех, успокаивающе кивнул встревоженно привставшей невестке, ласково потрепал вихрастую голову Луки и с чувством выполненного долга принялся помогать отцу и брату с лошадьми.
Ширра вернулся только к ночи – мокрый до нитки, будто пару минут назад вылез из ближайшего озера, трепаный, но зато с молодым кабанчиком в зубах и безжизненно свисающей тушкой крупного зайца. Последнего он осторожно сгрузил у ног обрадовано всплеснувшей руками Зиты и вопросительно на меня посмотрел.
