Словом, вошел в группу на равных, и не нужна была бы предыстория, кабы в дальнейшем бурные житейские события не вынесли его на гребень волны.
На ответственный и почетный пост старосты выдвинул свою кандидатуру Лешка Акулов, за глаза прозванный Самозванцем. Здоровяк — одна в нем физическая сила да наглость, ничего больше. Постарше был на два года всех нас, те самые подростковые два года, которые в силе имеют решающее значение. И был он сильнейшим. И не гнушался подносить к носу строптивых и несговорчивых свой здоровенный кулак. И тихий ропот возникал то в одном, то в другом углу: шушукались недовольные, наружу, правда, не вынося своего недовольства.
Поп один из всех принял старосту безоговорочно. Публично принял, напоказ группе. Нарочно стал спрашивать у него всяких советов, что да как делать, как будто вместе с должностью Лешка Акулов отхватил и добрую толику ума. Одну за другой оказывал ему услуги. Выстаивал в очереди и получал чистое белье в бане, в своей сумке носил его конспекты в училище. Из дому привозил книжки. В библиотеке за ними не дождешься очереди, а тут вся эта радость — Лешке Акулову.
Да мало ли какие услуги оказываются сильным мира сего! Улучив подходящий момент, Толька Сажин, человек вполне самостоятельный, без отца и без матери, раскачивая нерасчесанной головой, как метелкой, заявил:
— А ты подхалим, оказывается, мамкин сынок. Мы не знали…
Борька Поп поднял на Сажина белесые, почти седые ресницы, глянул светло-синими, честными глазами. Не столько ответил, сколько спросил сам:
— Я те в лоб закатаю, а?
Сажин на всякий случай отступил от Попа на два шага: чего доброго, а на это ума хватит.
Но самое интересное состояло в том, что самозваный староста незаметно как-то начал сам попадать в хозяйские руки этого маменькиного выкормыша. Ублажать-то он ублажал, потакать-то, конечно, потакал слабостям, но, начиная с легкого ворчанья, дошел, наконец, до того, что стал поучать, публично отчитывать Самозванца за всякое лишнее зазнайство, за промах в слове или в работе. И так укорял, и такую прочитывал мораль, что, кажется, не вынесло бы сердце никакого другого на свете старосты, уважающего себя при столь почтенной должности. А Самозванцу все трын-трава: он только покрякивал да спокойно отругивался. Выгодно и удобно ему было морально-материальное Борькино обслуживанье. Притом, как в дальнейшем выяснилось, было оно совершенно бескорыстно: Борька не требовал для себя никакой компенсации, никаких привилегий, тянул ту же лямку, что и другие.
