Работал только один станок, я уже знал — фрезерный. Другой, почти такой же, но поновее, стоял чуть поодаль.
— Привет, Касьяныч. Пускай сын тут у тебя побудет. Не возражаешь?
Невысокого роста, очень широкоплечий, почти квадратный, Касьяныч выглядел щеголем. На нем были новые лыжные брюки, серый бумажный свитер и начищенные до блеска огромные лыжные ботинки. Дерматиновый фартук с голубыми тесемками был ярко-красный.
На папины слова Касьяныч ничего не ответил. Даже не обернулся. Не спеша орудуя двумя рукоятками, он вырезал на небольшом железном бруске какой-то сложный узор. Только минуты через три, когда фреза дошла до определенной метки, он вдруг выключил станок и сказал:
— Ты что же это, Эдуардыч? Где семнадцатая деталь?
— Как будто ты не знаешь, — сказал папа.
Касьяныч опять долго молчал.
— А я? Мне ж тоже нужно заработать на молочишко.
— Не беспокойся, заработаешь, — сказал папа. — Так можно у тебя оставить сына?
Касьяныч ничего не ответил, а только шумно вздохнул и опять включил станок.
Папа подождал еще немного, но видя, что Касьяныч больше говорить не собирается, подмигнул мне, улыбнулся я ушел.
Минут десять или пятнадцать Касьяныч работал молча. Одни только раз он обернулся, посмотрел на меня с каким-то грустным сожалением и опять вздохнул.
Немного осмелев, я стал ходить по мастерской. Она была совсем маленькая. Кроме двух фрезерных, здесь был еще новый красивый токарный станок. Я долго рассматривал всякие рычаги, кнопки и рукоятки, пытался сообразить, что тут для чего и как этот станок работает. Когда мне это надоело и я вернулся к Касьянычу, он сидел на верстаке и закусывал. Он ел бутерброд с ветчинно-рубленой колбасой и смотрел на меня все тем же презрительным взглядом.
— Что вы на меня так смотрите? — сказал я.
— Как?
— Не знаю.
— Не знаю… — повторил за мной Касьяныч без всякого выражения. Не спеша, с удовольствием он доел свой бутерброд, вытер губы чистым клочком пакли и только после этого сказал: — Жила твой отец. Скупердяй. Так и дрожит, как бы кто лишнюю десятку не заработал. Хитрющий.
Я был рад, что Касьяныч, как мне показалось, разговорился, и сказал первое, что пришло в голову:
— А вы его перехитрите.
— Как же, — сказал Касьяныч, — перехитришь. Он сам у станка собаку съел. Все винты знает. И два лишних.
— А скажите, он мог бы делать вот то, что вы?
Но на этом разговорчивость Касьяныча кончилась. Наигрывая одними губами какую-то странную, неуловимую музыку, он пошел на свое рабочее место, включил станок и тут же начисто забыл о моем существовании.
