Принял меня заведующий производством господин Найденов, презрительно выпятив губу, стряхнув соринку с манжета, спросил, где я до этого работал.
— У Семенова, — смело соврал я.
— Идемте.
В маленьком цехе суетились у станков металлисты. Какой-то изысканных форм фрезерный станок, совсем новенький, сиротливо стоял в стороне, на станине его крупно выделялись буквы не то немецкого, не то английского происхождения. К этому-то станку и подвел меня Найденов.
— Вот ваша проба, — ткнул он пальцем. — Пу́стите станок, будете в цехе; не пу́стите, можете уходить.
Таких универсальных станков я нигде прежде не видел. Я обошел заморскую диковину кругом, попробовал запустить. Не вздрогнул, не потеплел литой металл, неподвижными зубьями щерилась на меня шестерня. В тонком организме красавца не было жизни.
Я отыскал мастера, попросил кинематическую схему. Мастер, моложавый, опрятный, рыжеватый человек, неожиданно для меня протянул руку, сказал мягко и доверительно:
— Анисимов… Знаете ли, цех не справляется с заказами, очень трудно. Так вы постарайтесь, а я вам помогу, если нужно…
«Ну что ж, голубчик, посмотрим, чем ты болен», — мысленно обратился я к станку, отвертывая крышку коробки передач. Рабочие сначала поглядывали на меня, а потом, видимо, решили, что пропал парень, и больше не оборачивались. Я перепачкался смазкой, сбил себе пальцы, но помалкивал. Станок был неправильно собран! Провозившись часа четыре, я тыльной стороной ладони вытер, наконец, вспотевший лоб. Спина гудела, ноги дрожали, но я торжествовал. И вот с мелодичным ропотом ожил, ожил мой фрезерный, закружилась фреза, превращаясь в матовый круг. Анисимов спешил ко мне, оживленно потирая руки.
— Идите в контору, оформляйтесь, — разрешил он.
Ему-то говорить было просто. А меня могла спасти только справка о том, что я непригоден к военной службе. Как пройти медицинскую комиссию, что предпринять? Остается одно: ехать к своему двоюродному брату Георгию Курдачеву на «Новый Лесснер».
Накануне забастовки он появился в моей комнате по Второму Муринскому проспекту в солдатской шинели, пропахшей хлороформом. Глаза его ввалились, нехорошо блестели, белесая щетина плесенью заволакивала впалые щеки. Я не видел его с тех пор, как ушел из дому. Тогда он был совсем мальчишкой, чуть постарше меня. Мы с ним вместе бегали, вместе помогали семье по хозяйству, но особой дружбы между нами не выходило. Я бы не узнал Егорку в этом измученном госпиталями и болью солдате, если б он не назвался сам:
