— А ну, посторонись, малый! — грубовато окрикнули Дениса люди с носилками.
К забору, где стоял Денис, несли раненых и убитых. Несли солдат, укрытых шинелями, несли рабочих-красногвардейцев. Денис пошел было прочь от этого страшного зрелища, но одни носилки с раненым солдатом неожиданно приковали его внимание: белое даже в рассветной мгле, курносое лицо, повернутое к нему, смотрело на него широко открытыми, невидящими, будто стеклянными глазами.
— Дяденька Степан!..
Денис, не сознавая, что делает, едва не обронив сумку, кинулся к носилкам, расталкивая солдат и красногвардейцев. Кто-то поймал его за рукав, оттеснил назад, кто-то прикрыл шинелью искаженное смертью еще так недавно живое, отцовски доброе лицо, кто-то спокойно, будто ничего особого не случилось, говорил над Денисом:
— А ведь какой минуты не дожил человек. И нет ему ни жены, ни детишек, ни общего нашего народного счастья.
«И Тишки», — мысленно досказал Денис.
9
Вся улица от городской думы до перекрестков запружена людьми. Баррикад уже нет, но невозможно пробиться в гудящем на все лады месиве ни влево, ни вправо. Денис, зажатый, стиснутый со всех сторон со своей сумкой, не видел ничего, кроме спин и затылков, и уже жалел, что вовремя не выбрался из толчеи. Один раз его толкнули так, что он едва не выпустил сумку, второй сильный толчок сбил с его головы малахай.
— Держись, хлопчик, — раздался над ним чей-то голос, и малахай водрузился на свое место.
— Веду-ут! — заорали в толпе.
— Раздайсь! Дорогу, товарищи! Дорогу!
— Спокойно! Без рукоприкладства, товарищи! Не бандиты!
Толпа качнулась. Человек, вернувший Денису шапку, обхватил его обеими руками, защитив от мощного натиска тел, пятившихся к заборам, и держал так, пока оба они с Денисом не оказались в довольно широком проходе, по которому должны были вот-вот пройти арестованные.
Однако прошло еще не менее четверти часа, прежде чем в глубине узкого живого коридора показался наконец всадник с оголенной на плече саблей, а за ним длинная колонна безоружных защитников думы с конвойными по бокам.
Толпа взревела, задвигалась, норовя смять конвой и арестованных вместе, и только внушительно поблескивающие на солнце штыки и сабли конвойных удержали народ от безрассудства.
За офицерами и юнкерами шли напуганные ревом толпы гимназисты. Некоторые из них были совсем дети, ростиком и годами под стать таращившему на них глаза Денису. Другие, постарше, успели отпустить усики, но и это не придавало им мужественного вида, хотя кое-кто из них и браво поглядывал на толпу, выказывая свое презрение к черни.
