– Меня эта борьба всегда огорчала, – с сожалением сказал Лебедев. – Как говорил Джон Рёскин: всякая истинная наука начинается с любви, а не с разбора своих собратьев, и кончается любовью, а не анализом существования Бога.
– Человек в массе своей сволочь – как говаривает мой непосредственный начальник, – хмыкнул Никифор. – И мой опыт работы доказывает это на тысячах примеров.
– Наука вне политики…
– Должна быть вне политики, а на деле она никогда не относилась к нравственному разделу деятельности человека.
– Не знаю, может быть, вам видней. Мы с трудом уговорили Глеба Лаврентьевича не уезжать за рубеж, как это делают молодые учёные. Он остался…
– И умер.
По лицу Лебедева прошла тень. Он снял, протёр очки (вовсе не вижн-систему, а обыкновенные, с увеличивающими линзами), водрузил на нос.
– Печально… Да что я говорю – для нас это трагедия! Не знаю теперь, кто будет продолжать работу по теме. Глеб Лаврентьевич, по его словам, был близок к созданию антиэнтропийного генератора.
– Здесь, в лаборатории?
– Нет, у него была своя мастерская, где он проверял расчёты.
– Так вы знаете о ней?
– Конечно.
– Когда вы были у него последний раз?
– Лично я не был, – виновато поёжился завлаб. – Зачем тревожить человека? Мы ему доверяли. Он жил одиноко, ни с кем не общался.
Никифор подумал о засекреченности исследований умершего. Если вели его военные, то, наверно, надеялись получить практический результат. Однако если предположить худшее, не мог ли Истомин стать жертвой конкурентов, завидующих тому, что ему открыли финансирование? Но тогда что это за проблема, которую он решал?
– Вы сообщили о смерти Истомина в Минобороны?
– Я нет, но директор, наверно, доложил.
– Вас никто не допрашивал?
– Я же не преступник, чтобы меня допрашивать. Нет, вы первый разговариваете со мной о смерти Глеба Лаврентьевича. Из полиции только позвонили, и всё.
Никифор встал.
– Разрешите откланяться. Если вспомните какие-нибудь необычные подробности о поведении Истомина, позвоните.
Он подал завлабу визитку.
Лебедев взял визитку, вскинул глаза.
– Может быть, это мои измышления, но мне вчера показалось, что Глеб Лаврентьевич сильно сдал.
– Сдал?
– Постарел, что ли. Такое впечатление, что он заболел.
– Вы его видели?
– Мельком, да и то поздно вечером, перед отъездом домой.
– Понял, спасибо. – Никифор кивнул и вышел из лаборатории на свежий воздух.
Пилот возился в багажнике аэрокоптера. Увидев пассажира, сел за руль.
– Всё нормально? Куда дальше?
