Он провел руками по телу (оно было скользким от несмытого мыла) и уже нехотя направился за зеленоватые стекла. Проходя, он краешком глаза уловил свое мелькнувшее в зеркале отражение — угловатое, волосатое, — и его снова охватило смутное недовольство при мысли, что его представление о себе не совпадает с тем, что он видит в зеркале.
— Эйкрил!
Вместе с утренней ленью испарилась и углубленность в себя, закрылся тот недоступный для других сокровенный мир великих замыслов и планов, где он один был полновластным хозяином. В их не очень большом городе самым могущественным из боссов был Фардуччи, и Луи восхищался им так же, как и главарями мафии, о подвигах которых ему приходилось слышать и которым он стремился подражать. Но Луи сам не подозревал, что те дерзкие идеи, те интересные предложения, та холодная обдуманная решительность, за которые его хвалил Фардуччи, — все это зреет в нем именно в такие вот минуты, когда он заглядывает в себя и понимает, чего он хочет и на что он способен.
И может быть, не столько ранний звонок Фила и собственное отражение в зеркале, сколько осознанное им вдруг противоречие между своими амбициями и реальностью испортило ему настроение.
— Эйкрил! — крикнул он громче.
Третий раз кричать не пришлось.
Открылась дверь. На пороге, там, где черный ковер в ванной смыкался со светлым кремовым паласом, которым была застлана вся правая половина их дома — со спальнями и коридорами между ними, — возникла фигура жены.
— Чего тебе?
— Запри дверь!
Эйкрил слегка поджала губы. Она успела подкрасить только глаза — от зеленых теней они казались зеленоватыми и блестели под тонкими, выщипанными бровями. Пышные светлые волосы делали ее лицо более продолговатым, отчего подбородок казался по-девичьи беззащитным, хотя губы уже окружала сеточка мелких морщинок.
Но при неярком свете в ванной Луи не замечал этих морщинок и думал не о них, а о крепких бедрах и гладкой, словно намыленной, коже Эйкрил. Она по крайней мере была такой, какой он ее видел — он мог сколько угодно смотреть на нее в зеркало; и, как всегда в то мгновенье, когда он неожиданно и исступленно желал ее, он с какой-то пронзительной болью вспомнил стройные — овальные, гибкие, как у лани, — бедра Бетси…
Он знал: Эйкрил ненавидит его за эти вспышки, ненавидит давно, холодной затаенной ненавистью, не прорывающейся наружу, но и не утихающей, зародившейся еще до того, как она стала его женой, и в то же время боится. За внешней покорностью он различал ее чисто ирландскую холодную расчетливость и уверенность в том, что при любых обстоятельствах она все-таки останется в стороне, не замешанная в его сделки, обеспеченная солидными банковскими вкладами на ее имя и на имя их детей. Он относился к этому со снисходительной насмешкой, в свою очередь уверенный, что может ее сломить, когда пожелает, — во всяком случае, в своем доме, в созданном им самим царстве власть всегда будет принадлежать только ему.
