Они любили друг друга ненасытно, исступленные и робкие; каждая ласка Люсиль, каждый ее взгляд сводили Корма с ума. Они запирались у Люсиль — два ее младших брата ходили в школу, сама она еще не начала работать, и их большой дом был безлюден днем; вечером они, едва дождавшись темноты, спешили в близкую рощу с решетками жаровен на полянах для воскресных увеселений. У Корма был тогда породистый боксер Мосс. Днем Мосс неподвижно, точно сфинкс со смешным старческим лицом, сидел на деревянных ступеньках перед домом Люсиль, а под вечер бежал между ними к роще. Люсиль шагала, раскачиваясь на длинных ногах, засунув руки за пояс джинсов, расплавленное олово ее глаз светилось во мраке… Мосс обнюхивал смятую возле них траву, чуть слышно посапывая, и они чувствовали себя спокойно и уверенно под его защитой.
Они и не заметили, как сладострастие поймало их в капкан, как постепенно любовь превращалась в удовольствие — захватывающее и откровенное, все более откровенное, полное неожиданностей. Однажды случайно, как будто в шутку, Корм принес героин. Обладать Люсиль после того, как сам воткнул иглу в ее гладкую, трепещущую плоть, и после того, как сам сделал себе инъекцию, — это было новым, не испытанным до сих пор ощущением. Люсиль расслабилась в беспамятстве, и он, сливаясь с нею, чувствовал, как все вокруг таяло, исчезало и оставалось лишь чувственное, легкое, благоуханное, ни с чем не сравнимое счастье обладания.
Он ушел из бейсбольной сборной, бросил учебу, ошеломленный своей любовью и теперь уже привычными дозами героина. Он похудел, но ему казалось, что возмужал, нос и кадык резко обозначились на его бритом энергичном лице. Он не мог себе объяснить, как это другие люди не замечают необыкновенной привлекательности Люсиль, и сейчас, после стольких месяцев оцепенения и медленного возвращения в себя, снова спросил себя: чем же действительно она так властно привлекала его когда-то? Ушедшей, безвозвратно забытой, а может быть, и растоптанной, подумал Корм, была их любовь. Глупость, терзания от беспорядочности их сборищ, когда родились дети и никто не знал их отцов, вспомнил он, и, как кошмар в бессонные ночи, на него налетели вдруг холод и голод той первой зимы, болезни и смерти, с которыми пришло отрезвление и еще более противное, теперь уже сознательное погружение в наркоз.
Но чем же все-таки привлекала его Люсиль?
— Корм, — спросила Люсиль, — а что стало с Моссом? С нашим Моссом — помнишь его?..
