– Так, ты его видела! – Закричал Вовка и его глаза неестественно вылезли, расширившись до предела на бледном осунувшемся лице. – Ты это специально… Ты…
– Да пошел ты!..– Алла выплюнула в его рожу эти слова и развернувшись резко пошагала прочь.
Володя вскочил и догнав, схватил за плечо, развернув к себе:
– Дура! Ты и меня втянула во все это…
– Да отвали от меня, козел! – Она оттолкнула его и навзрыд закричала: – ты просто сосунок, который боится за свою шкуру! Тебе страшно, потому что ты трус и чмо! Потому что теперь, даже папка тебя не отмажет – если он узнает, то сам посадит тебя в тюрягу. И поделом тебе! Потому что ты такой же трус, как и все! Давай беги к папочке… А не можешь, да? Не-е-ет, не можешь! Вот и живи теперь с этим, тряпка!
Она развернулась и побрела прочь, шатаясь из стороны в сторону – шла и рыдала. Сейчас, наконец, она могла себе это позволить. Она была совершенно одна в этом мире – маленькая, никому не нужная сирота. И эти слезы, так долго копившиеся последние годы, давали ей право быть сильной и идти дальше – бороться с этим безжалостным миром. Одна против всех.
А Вовка завалился на землю, снова жалкий и никчемный, и все, что он мог – орать вслед уходящей Алке:
– Дура! Ты такая дура! Что ты наделала…
***
На похороны, как водится, собралась вся деревня. Бабки охали и кряхтели, сетуя о несправедливости безвременной кончины и пуская слезу от мысли, что век человеческий недолог, а пути господни – неисповедимы:
– Ох, Петровна, что делается-то… Что творится… – Причитала седовласая, с круглым, схожим на пожухлое яблоко лицом, старушонка.
– Ой, не говори, Маруся, беда-то какая… Ой беда… – Вторила ей высокая, сухая, как зимняя ветка рябины, Петровна.
– А я слыхала, будто это соседские подожгли. Ночью. У них-то, в магазине, все дороже – никто и не ходит. Вот и спалили наш, чтобы к ним все ездили. – Подхватила третья, сжимающая скрюченными от артрита пальцами клюку.
– Да где слышала-то? Это ж я тебе давеча толковала… – взъерошилась круглолицая. – Мы еще чай пили у меня, на веранде. Совсем запамятовала, Филипповна?
– Да не-е… Это мне с утра, Валерка Анисимов поведал… – Расхорохорилась Филипповна. – Проезжал, на лисапеде своем, а я курям траву как раз у забора щипала. Он мне так и сказал – соседи это, не иначе!
–Да я тебе это говорила! – Не унималась Маруся. – Я у них в том месяце была, на цены глянула: батон хлеба на тридцать пять копеек дороже; а сахар – на все пятьдесят! Я и покупать ничего не стала… У иродов этих… Вот они наш магазин-то и сожгли!
