Как на заказ не было дождей, тянулись, покачиваясь, высокие, тяжелые возы, сухое, потрескивающее сено ворошили граблями, нанизывали на вилы. И, как всегда, в колхозе не хватало работников, не хватало рук, рук. Все было бы хорошо, но моя мама и слышать не хотела о новой затее.
На этот раз она не уронила утюг, и мисочка с молоком уцелела, но все равно кричала:
— Не пущу… Снова эта городская дамочка на нашу голову придумала!
«Эта городская дамочка» — Иоланта. Разве можно так оскорблять нашу славную учительницу?
— Она хорошая, мама, ты не говори, — осмелилась я открыть рот.
— Хорошая? Себе она хорошая! Всяк для себя хорош, только не для других!
— Ведь у нее даже грядки своей нет… — вступился за учительницу и отец.
— Мне до нее дела нет — у меня своя семья! — отрезала мама. — Хватит, что ты это сено по́том поливаешь. Еще Марите потащат. Лучше пусть своей корове наберет мешок травы!
— Управится колхоз, дадут и колхозникам, — пытался переспорить маму отец. — Тогда накосим сена вволю.
— Дадут! Легко сказать. Под дождем сгниет, пока тебе дадут!
— Уж и сгниет? Погодка-то гляди какая.
— Когда до тебя дойдет — не будет погодки этой. Попомни мое слово!
И Эле Шаучукенайте просила, чтоб меня с ребятами отпустили, но мать на этот раз уперлась, и ни в какую.
— Заимеешь своих детей, тогда и командуй… — ужалила она Эле. — Старым девам хорошо — что им!..
Эле хлопнула дверью и пошла прочь, рассердившись за «старую деву». И какая она старая дева? Что это с мамой творится? А все с того дня, как снялись в город Мединскасы…
Если б не Мединскасы, не Улите, я бы не научилась мечтать… Но если б не Мединскасы, не Улите, может, и мама не была бы такой несговорчивой?
Так что же, скажите, лучше: мечты или мир в доме? Теперь что ни слово — ссора… Мечту приходится прятать, будто краденое… Даже имя учительницы нельзя назвать дома. И с Эле поссорились… А маму жалко: от забот и расстройства ее лицо почернело, как закопченное стекло… Если бы не было оно как черное стекло, я бы не послушалась и сбежала на сенокос.
Я думала, что учительница Иоланта захочет сама потолковать с матерью. А если не помогут уговоры, она скажет маме что-нибудь вроде того, как бригадиру Пляткусу. Но Иоланта подумала-подумала и неожиданно решила, очень удивив меня:
— Послушайся маму на этот раз. Не ходи на сенокос. А ты все равно будешь с нами. Со мной!
И она крепко-крепко пожала мне руку, а ее глаза говорили не только о маме, не только о сенокосе…
