Умолк он, лицо просветлело, словно огнём былых битв изнутри освещённое, а глаза — тёмная вода в омуте — что в глубине таится, не разобрать.
— Славная жизнь у тебя была, Чурослав, за других радел, землю родную защищал! — вкрадчиво произнёс Белогор, когда молчание рассказчика затянулось.
— Отчего ж я, мудрый и вещий воевода, будто отрок, на Негины посулы поддался? — откликнулся тот, сдвинув брови. — Это ты хочешь спросить?
— Пока я лишь слушаю тебя, Чурослав, поспешных вопросов не задаю, но и высказаться, коль ты молчишь, а мысль пришла, не зазорно.
— Не зазорно, — кивнул воевода и, мазнув взглядом по нахмуренному лицу Колояра, смотревшего в землю, усмехнулся: — А твой внук сейчас мрачно дивится: как так — воин великий, а, став волкодлаком, дал себя одолеть?
Юноша поднял глаза, брови взлетели вверх — не в силах был утаить удивление, как точно Чурослав его мысли прозрел.
— Не моя то воля была — позволить себя одолеть… Коли сошлись бы мы с тобой в Яви, когда жив я был и с девой незнаком, быть тебе битым в честном бою, и никакое сиянье рыбки золотой меня бы не ослепило. Зато теперь-то понимаю я: ослеплены были не очи мои, но душа! Душа моя была связана, опутана, истощена и ослеплена…
Лучи-ниточки! — вспомнил Колояр свою последнюю встречу с Негой. Они пронзали его светового двойника-душу во всех направлениях, будто сеть золотая…
— А малец-то, похоже, знает, о чём я, — наблюдая за ним, обронил воевода. — Ну-ка скажи, показывала тебе дева душу, разными огнями сиявшую, с золотой рыбкой в серёдке?
Колояр хмуро кивнул.
— Показывала, — лицо Чурослава помрачнело, да и сам он весь потемнел, будто чёрная туча сверху нашла и свет перекрыла. — Вот и ясно теперь: обманула обоих — и стар и млад в сеть к ней зашли, будто рыба — в невод…
Ко мне дева явилась, когда я от старейшин стал больше отроков в слободу требовать, но они не слишком-то хотели рабочие руки от пашен, хозяйств и ремёсел своих отрывать, соглашались лишь на малое, да и то со скрипом. Предлагал я им ещё сговориться и с теми племенами, кто дальше нас от степи живёт. Пусть, мол, тоже молодцев в нашу слободу присылают, не всё же нам одним за всех задних биться, пока сидят они себе, в ус не дуют — ни кормления нам от них, ни воинов. А ведь ежели степняки нас опрокинут, так и до них, вестимо, доберутся!
Но убедить удалось немногих. Кто-то подумал: воевода набрать чужаков хочет, чтобы власть большую, чем у старейшин, получить. А соседи, особливо те, кто подальше, размыслили, что лучше свою слободу между нами и собой укрепить, чем к нам людей посылать. Тогда ослабленных нами степняков, ежели те прорвутся, своей силой доконают, да ещё и добычу себе возьмут…
