Захотелось побывать у полоски тростников на противоположном берегу Сорбулака. По целине, раскачиваясь на ложбинах, направляюсь туда на газике. Вот наконец и попутная дорога. Полоска тростничков отсюда недалеко, до нее каких-нибудь двести-триста метров. Она тянется вдоль родничка. По нему и дано название этого своеобразного уголка пустыни: ручеек — по-казахски «булак», солончаковая впадина — «сор». В бинокль я вижу за тростничками обширное поле черной грязи, едва прикрытой водой, и на ней множество птиц. Стоят серые журавли, повернули в мою сторону головы. Торчат головки каких-то уток. Их там очень много.
Я поспешно вытаскиваю фоторужье и медленно приближаюсь к этому царству пернатых. Птицы застыли, насторожились. У них нет доверия к человеку, и мне не удается подойти на верный фотовыстрел. Вскоре в воздух поднимается стая журавлей и, слегка покружившись, усаживается у того берега Сорбулака, который я недавно покинул. За ними взлетает табун гусей, выстраивается прямой линией и тянется далеко за горизонт пустыни. Я успеваю их подсчитать: в табуне около сотни птиц! За гусями взлетает стайка уток-отаек и с громкими воплями уносится в сторону. Потом, сверкая большими крыльями, поднимаются крупные пегие утки. Последней покидает место птичьего сборища стайка шустрых чирков.
Мне жаль потревоженных птиц и в то же время радостно, что вот здесь они нашли приют, и никто не тревожит их покой. Идеи охраны природы постепенно проникают в сознание людей, а слово «браконьер» становится бранным.
Но откуда сейчас, в середине июня, в разгар гнездового периода, когда птицы давно уже живут только парами, занятые заботами о потомстве, могли оказаться стаи журавлей, гусей и уток? Кто они — холостяки, отказавшиеся от семейных забот, или, может быть, молодежь, которой полагалось еще год похолостовать, набраться птичьей мудрости, подготовиться к исполнению родительских обязанностей?
Потом я брожу вдоль ручья, натыкаюсь на колонию барсучьих нор. Ночной и домовитый житель сейчас мирно спит в тишине в своих просторных подземных апартаментах, и нет ему никакого дела до жаркого солнца, повиснувшего над заснувшим Сорбу лаком. Потом нахожу небольшую кочку из сухой земли вблизи тростников, усаживаюсь на нее, вынимаю тетрадь и принимаюсь за записи. Строчки одна за другой ложатся на бумагу, я забылся, отключился от окружающего меня мира, и до моего сознания не сразу доходит странный и очень знакомый звук: из тростников раздается негромкое хрюканье диких свиней. Побродив ночью по голой пустыне, животные нашли это единственное убежище небольшой клочок тростниковых зарос лей среди заболоченного ручейка, в жидкой, пахнущей сероводородом грязи.
