Как ты там, папа? Я скучаю по тебе. И по дяде Саше тоже…
Рассеянно разглядывая полупустой стол, в углу которого ещё остался еле заметный след от чашки с кофе, без которой Крис не мог корректно загрузиться по утрам, Лин унёсся мыслями к тому дню, когда папа с дядей Сашей подарили ему первый кибернетический конструктор, а в итоге сами увлеклись настолько, что…
Закрыв глаза, мальчик не сразу понял, что в квартире он уже не один.
— Сыно-ок! — призывно кричала с порога Линда.
О боги Сети, это ж надо было так потерять бдительность… Скорее, бесшумным движением пересесть в коляску, осторожно закрыть дверь и явиться пред светлые очи матери до того, как она заглянет за угол коридора.
— Поможешь мне перевезти сумки в кухню?
— Да, мам. Давай.
Поначалу Лин искренне удивлялся, неужели он настолько незаменим, что без него мама не может одолеть двадцать метров от порога до холодильника, но вскоре понял, что этот ритуал, появившийся у Линды вскоре после ухода мужа, был не запросом о помощи, а всего лишь попыткой лишний раз утвердить существующий расклад сил, который пошатнулся зимой, когда из квартиры на пятидесятом этаже упорхнули Мария и Крис, а теперь грозил пошатнуться вторично, с появлением Киры на орбите Лина.
Киры-одетой-как-дворовый-пацан. Киры-с-кучей-бредовых-идей. Киры-она-тебе-не-пара.
Рывком подняв четыре сумки, по две в каждую руку, Лин еле заметно мотнул головой, посылая своей коляске мысленный приказ: «Вперёд». Позади него привычно разохалась Линда, мол, зачем так надрываться. Честное слово, мам, ты уж определись: то ли мне беречь себя от всего подряд, то ли принести себя в жертву, чтобы ты, наконец, перестала сомневаться в том, что я по-прежнему тебя люблю.
— Можно я пойду погуляю с ребятами? — закончив выполнение ритуала, Лин счёл себя вправе спросить разрешения на то, чего ему хотелось с самого утра.
Линда помялась в коридоре, затем поджала губы и устало вздохнула.
— Я хотела немного убраться, думала, ты мне поможешь… Эх… Ладно уж, иди, я как-нибудь справлюсь.
Забыв про телеуправление, Лин резко крутанул колёса коляски и, обогнув стройную статую, замершую в театральной позе смирившегося самоотречения, вылетел в прихожую. Этот порыв — единственное, что он мог себе позволить, чтобы хоть как-то скинуть накопившееся раздражение от той игры, в которую мать упорно пыталась его втянуть, и не быть при этом уличённым в несдержанности и, хуже того, в неуважении к её божественной персоне.
