Я поступил на юридический. На втором курсе евреям выделили отдельные места. В Auditorium Maximum — слева, если смотреть от кафедры.
На всех лекциях мы стояли. С нами стояли несколько поляков — трое, может, четверо. Все — левые.
Ну и кем я должен был стать?
В июне я получил степень магистра права, в сентябре был в Ровно.
Семнадцатого увидел советских солдат[95]. У меня болел живот, я отошел в сторону, меня заслоняли кусты.
Я увидел, что русские окружают лес.
Увидел, что их офицер подходит к нашему командиру.
Увидел, как наш командир достает пистолет и стреляет себе в висок.
Я ждал.
Моих товарищей вывели из леса.
Я вышел из-за кустов, вернулся в город и переоделся в гражданскую одежду.
Война: стройбат, тиф, Актюбинск, Первая армия.
В сорок пятом мне сказали: будете прокурором.
В сорок шестом: будете обвинять Сойчинского.
Я обвинял двенадцать человек. Для десяти потребовал высшую меру.
Для Сойчинского — четырехкратную.
Суд удовлетворил мое требование.
Не дело это — что одному можно убивать, а другому нельзя.
Сегодня я потребовал бы то же самое.
4
Он командовал лесными отрядами. Партизаны устраивали засады на немцев, отбивали заключенных, выносили приговоры осведомителям… Он был уже не Сойчинский, а Варшиц.
Среди партизан был поэт[96]. Варшиц вызвал его. Тетрадка есть? Это хорошо. Карандаш? Существует, понимаете ли, такая вещь, как слово… — начал он объяснять, и звучало это скорее как наставление учителя, нежели приказ командира. — Только словом удастся слепить этих людей в единое целое…
Поэт получил увольнительную.
Попросил разрешения идти.
Вернулся со стихами. Их размножили на стеклографе, читали в лесу и окрестных деревнях. У мужика, который привез в лес продукты, был для поэта подарок: брусок масла. Это был первый гонорар, который двадцатидвухлетний поэт получил за свое творчество.
…тебе царапающему ногтями землю
в чьих глазах уже померкло солнце
исказились черты лица
тебе ни наяву ни во сне не угадавшему
такого конца
эти строки — глоток воды
согревшейся в долгом походе
ладонь матери дарящая утешенье
занесенное снегом родное село…
5
Завтра мне исполняется девяносто лет.
В тот день, когда мне исполнилось восемьдесят девять, умер мой сын. Спустя месяц умер мой младший брат.
Я уже только прощаюсь.
С Кафкой попрощался.
С Достоевским.
С которым сам не знаю зачем сдружился, вероятно, зря, но что теперь поделаешь, уже попрощался.
С Раскольниковым без сожаления, а с Толстым с сожалением, и тем не менее.
И с Ницше.
