Оглядываясь и видя, как темнеет от рассказанного лицо спутника, незнакомец в конце концов расхохотался.
— Арнасон! Ты что, думаешь, я это всерьез?
Фьольвир обогнул валун, похожий на гигантское яйцо.
— Не знаю.
— О, обрежь мне нить, Утойя! Могу сказать тебе, что процесс творения есть процесс трансформации, и я недалеко отступил от истины. Хотя, наверное, с физиологическими подробностями перегнул.
— Ты не очень их любишь, да? — спросил Фьольвир.
Незнакомец обернулся.
— Кого?
— Богов.
— Ну, как тебе сказать? Странно спрашивать об этом слугу, которого Йорун, в лучшем случае, замечал, когда у него чесались кулаки. Для остальных же я и вовсе существовал как предмет мебели. Хотя Наккинейсе иногда…
Незнакомец замялся, с треском сорвал сосновую ветку и пошел, звонко постукивая ей о стволы. Шагая за ним, Фьольвир так и не дождался продолжения.
— Что, — спросил он, — она тоже использовала тебя?
Незнакомец хмыкнул.
— Я тоже часто так думаю. Использовала. Иногда она позволяла смотреть на себя. Она очень красива, арнасон. А иногда…
Фьольвир понял.
— Ты спал с богиней? — вытаращился он на косматую спину Унномтюра.
— Вряд ли она воспринимала это как любовь.
— Но ты спал?
— Да.
— И как?
Незнакомец обернулся. На смутном лице проступила странная, косая улыбка.
— Она очень…
Он тряхнул головой и выкинул ветку. Под ногами его вновь захрустели камешки, и Фьольвиру, чтобы нагнать его, пришлось, хватаясь за стволы, пробежать десяток крафуров.
— Эй! Эй, Унномтюр!
Незнакомец замедлился.
— Что, медвежий сын?
— А Йорун? — спросил Фьольвир. — Он как к вашей связи? Он знал?
Незнакомец положил ему руку на плечо.
— А какая разница?
— Ну-у…
— Думаю, ни она, ни он не считали это чем-то серьезным. Могу сказать тебе, Йорун и сам почти ни одной ваэ-кири не пропускал. У них это было просто. Боги. «У тебя прекрасная фигурка. Давай-ка мы с тобой уединимся в этой нише». И все, этого достаточно. Подол фенрики вверх. Кто скажет «нет» Йоруну, Стергруну, Офниру, Хэнсуйерно? Никто. Со мной было так же. Хотя в редкие моменты…
— Что?
— Я ловил ее взгляд. Словно я для нее был не вещь, не слуга, а нечто большее. Правда, это, скорее всего, ничего не значило.
Какое-то время они шли молча. Лес редел. Появились натоптанные тропки. Просветы становились все больше, все ярче. Поросшие мхом камни скоро сошли на нет, и под свейками Фьольвира захрустели кустики иххи. Еще полсотни крафуров, и лес выродился в прозрачную опушку.
Путешественники остановились на ее краю.
